Множество людей приходило к крепости ежедневно — местные общественные деятели, почетные гости из-за границы, молодежные делегации. «Либеральная» администрация тюрьмы разрешала визиты и беседы почти без ограничений. Но Жаботинский хотел не поблажек, он жаждал стать глашатаем политических требований еврейского населения Палестины, чтобы добиться коренных изменений в отношениях британских властей к сионизму. Уже тогда наметились расхождения между сионистским руководством и Жаботинским относительно политических задач движения. 26 апреля, еще до того, как арестованных членов хаганы перевезли в Ако, временный комитет и раввины объявили пост и забастовку в знак протеста против приговора. Но в тот же день после обеда в Иерусалим пришла телеграмма из Сан-Ремо с известием о международном признании декларации Бальфура. Менахем Усышкин, председатель Комитета депутатов, сделал все, чтобы превратить день траура в день радости. Многие пошли в синагогу «Хурва» в Старом городе, чтобы отпраздновать это доброе известие, и арестанты в Ако были забыты. Такое отношение возмутило Жаботинского, он усмотрел в этом грубую политическую ошибку. «Мы, члены хаганы, заключенные в Ако, спокойно восприняли арест, приговор, перевозки и унижения. Мы всем сердцем верим, что служим делу самообороны, и что вместе с нами и за нас борется все население Иерусалима. Мы хотим продолжить нашу борьбу. Только это может быть целью жизни в нынешних условиях. Наша судьба это в конечном счете вопрос личный, но арест членов хаганы еще раз демонстрирует вопиющую несправедливость, которой подвергается еврейский народ. Мы думали, что наш арест поможет объединить боевые силы от Израиля до Нью-Йорка, поднять голос протеста против погромщиков, превративших Иерусалим в Кишинев, а декларацию Бальфура — в жалкую бумажку». Во втором письме, написанном лично от себя, Жаботинский восклицает: «Нет более глубокого и более горестного унижения, чем сидеть в тюрьме в качестве защитника народа, в то время, как народ забыл и тебя, и твои протест, и твою борьбу… Да, вы получили указания от Вейцмана, с одной стороны, и Комитета депутатов, с другой, не продолжать борьбу, успокоить население. Послушавшись этих указаний, вы совершили большую глупость и политический грех. Вейцман блестящий дипломат, но политического положения в стране он никогда не понимал, не понял он и той роли, которую сыграли годы бесконечных погромов, вследствие которых пустила корни и расцвела наглость наших врагов, в чьих глазах мы стали объектом произвола».
Далее он протестует против убаюкивающего лозунга: «Все в порядке в нашей стране». День траура, который превратили в день танцев, он считает провозвестником несчастья, предостерегает от беспечности, приводящей к поражению. «Самое большое преступление, — пишет он, — совершает тот, кто бросает своего раненого защитника, чтобы плясать перед убийцей. Где молодое поколение? Где партии, денно и нощно толкующие о борьбе и восстании? Не понимаю их, не понимаю вас и жалею, что потащил за собой в тюрьму славных ребят, поверивших мне».
В начале мая 1920 года приговор по делу хаганы был смягчен: вместо многолетней каторги Жаботинский получил год тюрьмы, а его товарищи — шесть месяцев вместо трех лет. Но Жаботинский отказался признать новый приговор. Он не хотел милости и требовал полной отмены приговора. Он знал, что если проявит слабость и согласится с новым решением, то на нем навсегда останется пятно виновного в «грабеже и убийстве». Он требовал справедливости и продолжал борьбу. 6 июня арестованные объявили о своем решении провести голодовку. В стране прошли митинги солидарности. Напуганные власти уговорили заключенных отказаться от голодовки. Тем временем Герберт Самюэль был назначен Верховным комиссаром, и в стране была установлена гражданская власть. 7 июля была объявлена всеобщая амнистия для всех, кто был осужден по делам погромов. Свободу получили и евреи, и арабы. Жаботинского и его товарищей встретили, как героев. Особенно бурный прием был устроен в Иерусалиме. Но Жаботинский отказался признать амнистию. В августе он выехал в Лондон и продолжал там борьбу за отмену приговора. В марте 1921 года военное министерство переслало судебное дело над членами хаганы главному командованию в Каир, и там весь процесс в Иерусалимском суде был признан недействительным. Жаботинский и его товарищи были полностью оправданы.
В СИОНИСТСКОМ РУКОВОДСТВЕ
В Лондоне Жаботинского встретили триумфально. Он был героем, символом сражающегося сионизма. Он не принимал участия в Лондонской конференции, состоявшейся в июне 1920 года, но его имя не раз упоминалось в выступлениях. После освобождения из тюрьмы его ждали высокие должности. В марте 1921 года Президентский комитет, которому было поручено Лондонской конференцией образовать сионистское руководство, предложил ему вместе с доктором Вейцманом и Наумом Соколовым возглавить политический отдел. Кроме того, под его начало был передан отдел печати и пропаганды, одновременно он был включен в дирекцию «Керен га-Есод»[15]. Как известно, на Лондонской конференции произошел разрыв между Вейцманом и Брандейсом по вопросу о назначении сионизма. Брайдейс и его группа утверждали, что «политическая стадия» сионизма закончилась и пришло Время практической поселенческой работы на основе частной инициативы и частного капитала. Они не ориентировались на национальный капитал, поэтому отрицали «Керен га-Есод» и предложили пригласить несионистов принять участие в строительстве страны. Самое парадоксальное, что доктор Вейцман несколько лет спустя положил именно эти принципы в основу своей политики, но в 1921 году он категорически выступил против них. Жаботинский принял сторону доктора Вейцмана. В тот период между ними установилось искреннее взаимопонимание, может быть, потому, что Вейцман поддерживал предложение Жаботинскою о восстановлении легиона в Эрец-Исраэле, который мог быть превращен в местный гарнизон.
Кровавый погром в Иерусалиме и роспуск легиона после погрома в Яфо в 1921 году показали, что без вооруженной силы сионизму не устоять. В речи на сессии сионистского исполкома в Праге в июле 1921 года Жаботинский сделал особый упор на этом. Восстановление легиона — главное условие безопасности населения. Недопустимо, чтобы защита евреев «зависела от милости английского солдата или арабского полицейского. Когда в стране 5000 еврейских солдат поддерживали спокойствие, было спокойно, хотя в Египте в это время полыхало пламя». Иммиграция тоже зависела от вооруженных сил. «Арабы всегда будут против иммиграции евреев, — утверждал Жаботинский. — Я не знаю ни одного примера из истории, чтобы страна была заселена кем-либо с любезного согласия местного населения». Без военной силы невозможно было создать еврейское большинство в Эрец-Исраэле. Жаботинский требовал от сионистской организации, чтобы она приняла участие в расходах на содержание еврейского легиона. Ведь непорядочно и нелогично требовать, чтобы британский налогоплательщик оплачивал защиту еврейского населения. «Разве евреи не поймут, — спрашивал Жаботинский, — что нужно выделить 5 % от средств «Керен га-Есод» на защиту жизни самих же евреев?» Его точка зрения была поддержана, и исполком принял следующее решение: «Предпринять необходимые меры для восстановления полка, который действовал в прошлом в Эрец-Исраэле». На той же сессии возник спор между Жаботинским и социалистами Эрец-Исраэля по вопросу организации еврейских вооруженных сил — будет ли это подпольная организация или легальные формирования. Жаботинский утверждал, что подпольная военная организация не сможет обеспечить безопасность населения: «2000 еврейских солдат произведут на арабское население большее впечатление, чем 10 000 вооруженных граждан».
Все свои способности пропагандиста Жаботинский поставил на службу «Керен га-Есод». Ему нравилась первоначальная программа этого фонда — собрать в ближайшие пять лет 5 млн. фунтов стерлингов. Он даже написал книгу о «Керен га-Есод». После 12 сионистского конгресса в Карлсбаде (1921) Жаботинского попросили вместе с Наумом Соколовым, Александром Гольдштейном, Отто Варбургом и полковником Патерсоном принять участие в первой делегации фонда, отправлявшейся в США. Он пробыл в Соединенных Штатах около семи месяцев. Его выступления воспринимались с большим воодушевлением. В 50–60 городах десятки тысяч слушателей жадно внимали слову Сиона. Пока Жаботинский находился в Америке, произошла переориентация среди членов сионистского руководства в Англии. Он узнал об этом по обрывочным сообщениям печати. Из газет он понял, что доктор Вейцман ведет политику компромиссов, отступает и уступает настоящему или воображаемому давлению. Верховный комиссар капитулирует перед требованиями арабов, прекращает еврейскую иммиграцию, ищет пути к умиротворению арабских националистов. Свою политику уступок он навязывает Британскому правительству, которое он представлял в Иерусалиме.
15
Всемирная сионистская организация создала 2 фонда: «Корен га-Есод» для финансирования поселений и «Карен Кеемст» для закупки земель и посадки лесов.