— Она все-таки довольно груба и беспардонна в своих предположениях, эта леди Уислдаун. Ты права, мама. — И после паузы проговорила:
— Кажется, у нашего Энтони был в друзьях какой-то Клайвдон? Я не ошибаюсь?
— Да, да, он теперь и стал Гастингсом. Энтони учился с ним в Итоне и потом в Оксфорде. Они, по-моему, дружили одно время. — Вайолет наморщила лоб, вспоминая. — Насколько я знаю, этот юноша отличался дурным характером. Большой задира и шалопай. И всегда не в ладах со своим отцом. Но говорили, что с большими способностями. Особенно в этом… как ее… в математике. Чего не могу сказать о своих детях, — добавила она с тонкой улыбкой, говорящей о наличии у нее чувства юмора, о чем дочь прекрасно знала.
— Ну, ну, мама, — утешила ее Дафна. — Не переживай так сильно. Если бы девушек принимали в Оксфорд, я тоже была бы там не из последних. Правда, не по математике.
Вайолет фыркнула:
— Как же! Помню, мне приходилось проверять твои тетрадки, когда гувернантка болела. Сплошной кошмар!
— Зато как я знала историю! — Дафна в который уже раз заглянула в газету. — Положительно, меня заинтересовал этот тощий, как здесь написано, и трудный по характеру, как утверждаешь ты, субъект. Во всяком случае, что-то новое на нашем скучном небосклоне.
Вайолет бросила на нее настороженный взгляд.
— Он совершенно не подходит для молодой леди твоего возраста!
— Забавно, как вольно ты играешь моим возрастом, мама. С одной стороны, по твоему утверждению, я настолько молода, что не должна водиться с друзьями и одногодками Энтони, а с другой — проливаешь слезы по поводу того, что я уже вышла из возраста, когда выдают замуж.
— Дафна Бриджертон, мне не…
— …нравится твой тон, — подсказала Дафна. — Но ты все равно любишь меня. Верно, мама?
Мать рассмеялась и обняла Дафну за плечи.
— Ты заслуживаешь любви, моя дорогая. Дафна потерлась своей щекой о материнскую.
— Это проклятие всех матерей, я знаю. Они обязаны любить тех, кого породили, какими бы те ни были.
Вайолет вздохнула:
— Так тоже бывает. Но меня судьба пошалила. Надеюсь, однажды у тебя тоже появятся дети и ты…
— Тоже будешь их любить, как я вас, — договорила за нее Дафна и положила голову ей на плечо.
Ее мать, возможно, была излишне придирчива, а отец всегда больше интересовался собаками и охотой, нежели домашними и общественными делами, но родители были счастливы в браке, любили друг друга, детей, и в доме царили веселье и доброта.
— Я сделаю все, чтобы последовать твоему примеру, мама, — прошептала Дафна.
— Как приятно это слышать. — Глаза Вайолет заблестели от слез. — Других слов мне от тебя не надо.
Дафна накрутила прядь каштановых волос на палец и помолчала, ожидая, чтобы на смену сентиментальному настроению снова пришло шутливое.
— Да, я пойду по твоим стопам, — сказала она вскоре, — и не остановлюсь до тех пор, пока у меня не будет ровно восемь детей…
А в это самое время Саймон Артур Генри Фицрэнольф Бас-сет, новоиспеченный герцог Гастингс, о ком только что мельком упомянули мать и дочь Бриджертон, сидел в старейшем лондонском консервативном клубе «Уайте». Его собеседником был не кто иной, как Энтони, самый старший из братьев Дафны. Молодые люди были весьма похожи друг на друга — оба худощавые, высокие, атлетического сложения, с густыми темными волосами. Только у Энтони глаза шоколадного оттенка, как у его сестры, а глаза Саймона поражали холодной голубизной, что придавало взгляду суровую пронзительность.
Именно это завоевало ему репутацию человека, с которым нельзя не считаться. От его пристального взгляда иным мужчинам становилось не по себе, а женщины… те просто трепетали.
Но к Энтони это не относилось: молодые люди достаточно долго знали друг друга, и его нисколько не смущали глаза приятеля.
— Не забывай, что я видел тебя в разных ситуациях, — бывало, говорил он со смехом Саймону, — даже с головой, опущенной в ночной горшок.
На что Саймон обычно отвечал:
— Да, если мне не изменяет память, именно ты держал меня над этим ароматным сосудом.
— А чем ты мне ответил на мое благодеяние? — продолжал игру Энтони. — Подложил в постель дюжину угрей…
Саймон по-прежнему считал Энтони ближайшим другом и первым делом встретился с ним после своего возвращения в Англию из-за границы.
— Чертовски рад, что ты вернулся, Клайвдон! — в который раз повторил Энтони, сидя за столом в одной из комнат клуба. — Ох, ты, наверное, хочешь, чтобы я теперь называл тебя Гастингсом?
— Нет! — с непонятной для Энтони горячностью отвечал тот. — Пускай Гастингсом навсегда останется мой отец. — Он помолчал и добавил:
— Я приму титул, если нужно, но не стану носить это имя.
— Если нужно? — с удивлением повторил Энтони. — Да кто не мечтает о том, чтобы стать герцогом? Странно такое слышать, если ты говоришь серьезно.
Саймон нервно провел рукой по темным волосам и не сразу заговорил. Да, он знал, что должен — таковы давние традиции — сохранить родовое имя, родовые владения и тем самым подтвердить и упрочить место семьи в истории Англии, но ведь кем он был до недавнего времени? Сын, отвергнутый отцом чуть ли не с рождения, да и в юные годы не удовлетворявший того своими взглядами и поведением. Отец кое-как мирился с его существованием, но не любил и, как и прежде, не желал видеть. Их отношения вполне соответствовали выражению «нашла коса на камень».
— Все это чертово ярмо не для меня, — пробормотал он наконец.
— Придется к нему привыкнуть, — утешил его Энтони. — И к новому имени тоже.
Саймон вздохнул. Он понимал, что приятель прав, что его собственные слова о нежелании принимать титул, о тяжести «ярма» могут быть восприняты другими как кокетливое кривлянье.
— Ладно, — продолжал Энтони, — не будем больше об этом. Хорошо, что ты снова здесь и прибыл, надо сказать, вовремя, чтобы быть рядом со мной в период моих трудных и нудных хлопот.
— Каких таких хлопот, Тони?
— Когда мне придется в следующий раз сопровождать одну из сестер на очередной бал.
Саймон откинулся на спинку кресла, не без интереса посмотрел на собеседника.
— Интригующее заявление. Лично я далек от всего этого.
— Что ж, придется привыкать к новой жизни, дружище. Но не бойся, я человек добрый и помогу тебе войти в нее.
Саймон не мог не рассмеяться:
— Если я не ослышался, человек, пытавшийся окунуть мою голову в ночной горшок, говорит о доброте?
— О, тогда мы были упоительно молоды, Саймон. Теперь все по-другому.
— Теперь ты образец благопристойности и хранитель своей и чужой чести?
— Безусловно, мой друг. И ты мне поможешь ее хранить.
Энтони на минуту задумался.
— Полагаю, — произнес он потом, — ты намерен занять какое-то место в обществе?
— Твое предположение ошибочно, Тони.
— Но ты говорил, что собираешься на вечер к леди Данбери.
— Только потому, что люблю эту прямолинейную старуху. Она всегда говорит то, что думает.
— Всегда этого не делает никто, — заметил Энтони.
— Ты прав. Но она чаще других говорит искренне. Кроме того, она хорошо относилась ко мне, когда я был ребенком. Я несколько раз проводил у нее в доме школьные каникулы. Дружил с ее племянником.
Энтони кивнул:
— Итак, я понял. Ты намерен избежать соблазнов света. Но знай, мой друг, они все равно тебя найдут, где бы ты ни находился.
Слово «они» Энтони выкрикнул так, что Саймон чуть не поперхнулся своим бренди. Откашлявшись, он переспросил:
— Кто эти грозные «они», которыми ты меня так напугал?
— Скоро сам узнаешь — матери!
Саймон пожал плечами.
— К сожалению, у меня не было матери. Но я не совсем понимаю…
— Вот-вот поймешь! Матери юных невест! Не женщины, но огнедышащие драконы! От них нигде не укроешься. И должен тебе сказать честно: моя мать — одна из самых опасных.