Харли понимал, сколь велика роль прессы в политической борьбе, и стремился приблизить к себе известных писателей и публицистов Британии. Он привлек на свою сторону Джонатана Свифта, Даниэля Дефо, многих других и только с Ричардом Стилем, чьи эссе служили пропаганде взглядов вигов, произошла осечка. В одном из номеров журнала «Тэтлер» Стиль так отозвался о Харли: «Он вечно заботится о том, чтобы его считали самым коварным из людей, и боится обвинения в недостатке ума». За это высказывание журналист потерял пост редактора «Лондонской газеты».
В отсутствие на Альбионе герцога Мальборо Харли при помощи торийской прессы старался вызвать возмущение его поведением: газеты обвиняли Мальборо в затягивании войны ради собственного кармана. Они кричали о том, что война ведется исключительно в интересах дуумвиров, что сила «нового Кромвеля» может стать неконтролируемой, если в стране сохранится влияние вигов». Среди авторов этих памфлетов был Свифт, что усиливало их воздействие на читателя. Порвав в 1704 году с вигами, Свифт считал, что будет теперь смотреть на борьбу партий, как «равнодушный зритель», но Харли сумел увлечь его на свою сторону. Главный мотив своей работы на тори Свифт выразил до наивности просто: «Тори прозрачно намекнули мне, что если я пожелаю, то смогу преуспеть». Он пожелал, и очень талантливо.
В публикациях лета 1710 года, которые потом вошли в «Историю четырех последних лет королевы», Свифт сатирически изобразил лидеров вигов и их сторонников. Годолфина он представил вельможей, благоволящего ко всем монархам, но симпатизировавшего лишь Якову II. У него, по Свифту, было два любимых занятия — царапать стишки, восхваляющие его любовниц, и карты. В любой момент он мог заплакать по команде — эту свою особенность Годолфин одинаково успешно применял в любовных и в политических интригах. Знания Сандерленда, по мнению Свифта, «оставляли желать лучшего», но он не пожелал их совершенствовать, хотя бы иногда заглядывая в свою богатую библиотеку. Военного министра Роберта Уолпола, который при Ганноверской династии будет премьер-министром, Свифт изобразил как беспринципного человека, нечистого на руку.
Но больше всего от писателя досталось Джону Мальборо. «Я не нахожу у него ни единого достоинства, кроме таланта полководца», — писал Свифт, замечая, что «недостаток образованности» герцог с лихвой компенсирует умением вести себя при дворе, а своим возвышением он обязан супруге. Главный его упрек Мальборо сводился к использованию для личного обогащения финансов, отпущенных для войны. «Он ненасытен, как сама преисподняя, и честолюбив, как ее повелитель. Он был бы не прочь сохранить за собой пост главнокомандующего до конца своих дней, и срывал все попытки заключить мир только ради того, чтобы не утратить своего положения и нажить как можно больше денег».
Мальборо, получая известия об английских делах, нервничал. «Я лучше закончу свои дни с соседями (то есть в Голландии), чем буду считаться великим при дворе, где я желаю лишь быть способным убедить королеву не вредить самой себе», — писал он Саре в марте 1710 года.
6 апреля в Кенсингтоне произошло событие, которое вошло в английскую историю под названием «историческое интервью». Вечером этого дня двери королевских покоев без стука отворились, и вошла герцогиня Мальборо. В литературе эту сцену часто изображают в невыгодном свете для герцогини, представляя ее разбушевавшейся фурией, требовавшей неизвестно чего. На самом деле она вошла тихо. Герцогиня пришла узнать, верит ли королева в то, что о ней говорят, и хочет ли она впредь ее видеть. А говорили о Саре не только то, что она управляет Анной, — доходило до того, что она якобы «убивала собственных детей». Вот как эту встречу описала Мейнварингу сама герцогиня:
«Как только я открыла дверь, она тут же сказала, что собирается написать мне, и поэтому говорить с ней не стоит.
— О чем, мадам? — спросила я.
— Я еще не открывала ваше письмо.
— Разрешит ли Ее Величество сказать все, что я написала ей в письме, сейчас, поскольку я здесь?
— Нет, но вы можете написать мне.
— Мне трудно изложить некоторые вещи, терзающие мое сердце, на бумаге.
— Я разрешаю только написать мне.
— Ваше Величество никогда не делали столь тяжелых отказов… даже незначительной персоне.
— Обычно я предлагаю таким людям изложить их мысли письменно.
— Я ничего не скажу, мадам, о предмете, нелегком для вас, и вы не сможете упрекнуть меня во лжи.
— Вы можете сказать и о том, что вокруг меня много лжи, письменно».