– Возьмите себя в руки, – заявил он, решив приступить к делу. – Вам хватило храбрости перелезть через стену, и мир от этого не рухнул.
– Нет, рухнул! – сквозь рыдания проговорила Олимпия. – Я все погубила! Кларенс никогда не будет учиться в Итоне, Эндрю не станет корнетом, а я никому не сделаю добра, и у меня не будет даже библиотеки!
Рипли не мог взять в толк, о чем она говорит, и не видел смысла напрягаться, чтобы понять. Часто ли женщины говорят что‑то разумное? Каковы шансы на то, что сейчас именно тот случай?
И он сказал ободряющим тоном, будто жокею перед скачкой:
– Умереть – это не выход. Вы же можете вернуться. Эшмонт настолько пьян, что поверит всему, что вы ему наговорите. А завтра и не вспомнит ничего – так, в общих чертах. Я скажу ему, будто вы случайно выпили спиртное, и…
– Я не п‑пила.
– Позвольте с вами не согласиться, – сказал Рипли. – Вы не просто выпили, а напились и едва не свалились с лесенки кеба. Вот поэтому мы ему скажем, что вы случайно выпили бренди, подумав, что это… О господи, ну с чем можно спутать бренди?
– С… с чаем, – прорыдала девушка. – Сначала б‑бренди был в чае.
– Сначала… – повторил Рипли. – А потом?…
Олимпия извлекла из пышного рукава крошечный шелковый, отделанный кружевом квадратик, сняла очки и, вытерев глаза и нос, водрузила очки на место, поправив пальцем, чтобы сидели как нужно, и пояснила:
– Сначала я выпила тот чай, а потом то, что было во фляжке Стивена, которую я украла вчера вечером, после того как мама рассказала про брачную ночь. То есть скорее намекнула, так что много чего я так и не поняла, вот и подумала, что бренди укрепит мою решимость, подготовит к неизбежному.
– Вашей матушке следовало быть красноречивее, – заметил Рипли. – Но в то же время Эшмонт, знаете ли, не какой‑нибудь неопытный болван.
– Вот именно. Он опытный болван!
– В любом случае бояться нечего: все этим занимаются, и никто пока еще не умер – скорее наоборот.
– Да, я знаю: в результате появляются дети, – мрачно сказала она. – Мне следовало разузнать все самой, вместо того чтобы полагаться на маму. Не уверена, что она понимает, как все связано. Акт спаривания и дети. У нее их в избытке. На ее месте я бы остановилась после трех. Или после трех мальчиков. Хорошая, безопасная цифра, не правда ли?
Рипли даже не думал об этом. Слишком долго у него не было женщины, и в данное время поправить положение не представлялось возможным, однако воображение, которое так охотно подчинялось указаниям маленького мозга пониже талии, услужливо подсказало, что можно все исправить прямо сейчас – даже никуда ходить не придется.
Рипли заставил себя сосредоточиться на том, что она говорит. К счастью, леди уже сменила тему:
– Я не могла взять в толк, почему он сделал предложение именно мне. Сомневаюсь, что его положение было таким уж безнадежным. Вы бы удивились, если бы узнали, что девушки в большинстве своем готовы простить мужчине пороки и слабости, если этот мужчина – герцог. Или, может, хотя бы не удивились.
Положим, таких дамочек нашлось бы немало, да только не того сорта, чтобы из них вышла герцогиня, которая требовалась Эшмонту. При всех его недостатках даже у этого оболтуса имелась гордость – к его же собственной невыгоде. Даже в пьяном угаре не женился бы он на девице непривлекательной, низкого происхождения и не знакомой с правилами приличия. Не выбрал бы он особу глупую, скучную или вздорную. Само совершенство – вот что требовалось Эшмонту, и неважно, что он его вряд ли заслуживал.
– Я приказала себе не заглядывать дареному коню в зубы, – сказала Олимпия.
– Почему дареному? – не понял Рипли. – Он вас хочет. Разве этого недостаточно?
Она покачала головой.
– Не вижу смысла.
Должно быть, она действительно близорука. Не носи она на себе клейма «яд», Рипли и сам занялся бы ею давным‑давно.
– Все как раз очевидно: будь вы мужчиной, поняли бы.
– Вот я и пошла сегодня в библиотеку, чтобы выяснить подробности.
– Стоило ли тянуть с этим до дня свадьбы? Нет, даже не дня, а до того самого момента, когда вам полагалось сказать «да». Причем в не самом лучшем физическом состоянии.