В этот момент она с внутренним трепетом вспомнила то ощущение, когда его руки подхватили ее, вытаскивая из грязи: такие крупные сильные руки, и таким властным было их прикосновение… Она прижималась спиной к его теплому торсу, твердому как скала. Потом его руки с длинными пальцами сплелись с ее руками, помогая взобраться… обхватили лодыжки…
Случалось, конечно, братья помогали ей перелезать через ограды или заборы, то есть прикосновение мужских рук ей было не внове, но он‑то не был ей братом. Это был мужчина, который смотрел на нее так, что у нее путались мысли и куда‑то девалось самообладание. Некстати вспомнились маловразумительные намеки матери насчет того, что происходит в первую брачную ночь, которые совершенно не способствовали восстановлению ее душевного равновесия.
Олимпии хотелось выпрыгнуть из собственной кожи.
Но нет. Она не позволит себе думать о том, что мог увидеть герцог Рипли, пока она стояла на его плечах. Стоило только подумать – и у нее начинала кружиться голова.
– Не дергайтесь вы, – прервал он ее душевные муки.
– И не думала, – буркнула она.
– Сидите спокойно: мне и так приходится действовать на ощупь в темноте.
– Что я могу поделать, если карету трясет, – возразила Олимпия. – И мне ужасно неудобно.
Это еще мягко сказано: ей было не по себе, бросало в жар, гудела голова.
– Я пытаюсь сделать это побыстрее, однако ваша горничная – или парикмахер? – запрятали шпильки так, что не найдешь. Или эту штуку промазали клеем?
– Нет, там только шпильки – примерно тысяча – и немного помады для волос.
– Протяните руку, я буду подавать вам шпильки, – предложил Рипли. – Полагаю, листья и сухие ветки сохранять не нужно? Сейчас вы похожи на Офелию, после того как она утопилась.
– Фата цеплялась за что ни попадя, – объяснила Олимпия. – А вы что, читали «Гамлета»?
– Мне нравятся пьесы Шекспира: и трагические, и комические, и шуток непристойных полно.
Олимпия протянула руку, их пальцы соприкоснулись – это Рипли опустил в ее ладонь несколько шпилек, – и мимолетное прикосновение отдалось во всем ее теле. Надо было надеть перчатки, прежде чем бежать, но тогда пришлось бы вернуться в комнату, а там наверняка кто‑нибудь ее дожидался – мама или тетя Лавиния. Вот и угодила бы в ловушку. Значит, возвращаться было нельзя, как не следовало тянуть до последнего, чтобы дать деру, да и вообще не следовало удирать. Что с ней не так?
Олимпия смотрела, как кружатся в воздухе и падают в солому цветочные лепестки: вишнево‑красные, белые и нежнейшего розового цвета, – а вслед за ними пикировали блестящие обрывки зеленых листьев.
Что она натворила? Впрочем, не стоит убиваться: всему свое время.
Насчет количества шпилек она ошиблась: по прикидкам Рипли, их было тысяч десять по меньшей мере, – однако принцип он постиг и теперь извлекал их более сноровисто. Густые блестящие волосы девушки благоухали лавандой с примесью розмарина. Поразительно целомудренный аромат. Он привык к пряным, насыщенным духам, которыми актрисы, куртизанки и самые смелые дамы света обильно приправляли помаду для волос.
Его голова непроизвольно склонялась все ниже, и он едва успел одернуть себя.
Даже в умелых руках процедура занимала много времени: надо было не только вынуть шпильки, но и освободить волосы от запутавшегося флердоранжа и кружевных лент, да так, чтобы не погубить прическу окончательно.
Плохо, если женщина бегает по улицам в свадебном платье, но еще хуже – если простоволосой: ее могли принять за проститутку или умалишенную. Знатная леди распускает волосы только перед тем как отойти ко сну. Распущенные волосы уличали распущенную женщину, и таковая становилась мишенью для охоты. Разумеется, он не мог допустить, чтобы девица ехала куда‑то без него: он ведь шафер жениха, черт подери. И это не так уж обременительно: девушка оказалась весьма забавной, – и Рипли не терпелось подучить ее кое‑чему, чтобы свела Эшмонта с ума.
Но как жаль, что он без шляпы!
Самый последний нищий ухитрялся сохранять на голове хоть какое‑то подобие головного убора, пусть и драного. Вот и неудивительно, что герцог Рипли, ни во что не ставивший принятые в светском обществе правила, на публике без шляпы чувствовал себя неуютно.
Лучше об этом просто забыть и не слишком‑то упиваться ароматом, что идет от женских волос, который живо навевал видения сладостного безделья в залитом солнцем саду Тосканы.
Жаль только, что никакой тосканской виллы нет в поле зрения, как нет и кокетливой жгучей брюнетки, готовой на все, – есть лишь нареченная Эшмонта.