Она не могла думать о Сергее до самого утра, пока не избавилась как-то само собой от мыслей о герцоге, о котором грезила всю ночь напролет.
Но теперь, даже сидя рядом с Сергеем — он все время что-то мурлыкал себе под нос, и Поппи не могла понять, чего бы ради, — она вдруг ощутила возвращение ночных грез: Драммонд целовал ее, и гладил ее тело нежно и ласково, и…
— Надеюсь, они скоро начнут свою программу, — полушепотом обратилась она к Наташе.
Та приподняла брови и сказала:
— Я вижу, вам нездоровится, леди Поппи. Надеюсь, Сергей проводит вас домой. Мне нужно, чтобы Драммонд уделил мне сегодня время и помог в одном деле, поскольку мне понадобится переводчик. Вы очень разрумянились, щеки, я бы сказала, красней, чем сок граната.
— Неужели?
Наташа кивнула.
— У Сергея, как он ни глуп, есть замечательное средство от излишней потливости. Он узнал о нем от своей последней любовницы, настоящей колдуньи по имени Зоя. У него самый что ни на есть скверный вкус на женщин.
Наташа окинула Поппи взглядом с головы до ног, пренебрежительно выпятив нижнюю губу.
— Но я чувствую себя прекрасно, — пробормотала Поппи, до крайности потрясенная тем, как отзывается Наташа о своем брате, и ее стремлением принизить его. Она наклонилась и ласково погладила собачек в корзинке, что стояла на полу возле Наташи. Один из песиков зарычал на нее — тот самый, у которого отсутствовал один глаз.
«Я чувствую себя превосходно!» — напомнила Поппи самой себе, искоса бросив при этом взгляд на мускулистую ногу Николаса и стараясь не обращать внимания на свое вдруг участившееся сердцебиение. Ноги у него были… м-м… привлекательными, она обратила на это внимание прошедшим вечером на Золотой галерее: стройные, туго обтянутые брюками, в высоких, до половины икр ботинках.
Сергей продолжал что-то напевать себе под нос.
Хм, что-то ей не помнилось, чтобы он вот так напевал в Санкт-Петербурге.
— Что это за песня? — спросила Поппи, главным образом для того, чтобы намекнуть ему, что он напевает излишне громко, сама песня ее ничуть не занимала.
— Это не песня, — ответил он, передернув плечами. — Просто напев.
Поппи постаралась не скрипнуть зубами. Ведь он ее возлюбленный, в конце концов. Если это его новая привычка, ей придется полюбить и такую привычку. Он продолжил свое увлекательное занятие.
Поппи прикрыла ухо волнистой прядью волос, чтобы приглушить надоевший звук, но ей тут же стало стыдно за себя. Сергей, без сомнения, нервничает, оказавшись в чужой для него стране, и это негромкое пение, должно быть, его успокаивает.
Слава Богу, он умолк, когда леди Гастли наконец-то встала и призвала собравшихся к вниманию.
— Сегодня нам предстоит познакомиться с женщиной, которая в прошлом служила горничной в доме у выдающегося поэта Джона Китса, — провозгласила она.
Горничная сидела до сих пор на специально поставленном для нее стуле лицом к собравшимся. У нее были красный нос и тонкие поджатые губы.
— Очень немногие знакомы с его творчеством, — продолжала леди Гастли. — И вероятно, на то есть особая причина.
Поппи, которую уже одолевала скука, с трудом подавила зевок. Этот самый Джон Китс скорее всего был плохим поэтом, если о нем никто не слышал. Она с трудом подавила еще один зевок. Собственно говоря, если подумать, уж очень мало она спала прошлой ночью из-за того, что в ее сны то и дело вторгался Драммонд.
Он сидел рядом с Наташей. Поппи бросила на него взгляд и почувствовала себя немного обиженной.
Николас, в свою очередь, посмотрел на нее.
— Да? — произнес он сухо.
Вряд ли она сумела бы поведать ему о тех скандальных выходках, которые он совершал в ее снах, но неодобрительно выпятить губы она могла себе позволить, после чего сосредоточила внимание на противоположном конце комнаты.
Так вот она поступила, и ей вдруг стало ужасно одиноко и грустно. Скорее бы уехать домой. Наташа оказалась права. Возможно, она нездорова. Любопытно, сейчас лицо у нее все еще краснее, чем гранатовый сок? Впрочем, это не имеет значения. Она должна остаться и созерцать красивый профиль Драммонда, терпеть толчки острого локтя Наташи себе в бок и нудное пение Сергея.
— Кто такой Джон Китс? — обратилась леди Гастли к горничной, — И почему я ничего не слышала о нем до тех пор, пока вы не постучались в дверь моего дома?
Горничная потерла кончиком пальца правую ноздрю.
— Он поэт, — заговорила она с весьма заметным акцентом лондонских простолюдинов-кокни. — Большинство людей о нем никогда не слыхало. И это потому, что он малость бунтовщик.
В ответ от всех участников салона послышались шумные и явно неодобрительные вздохи — но только не от Поппи. Она опять погрузилась в размышления о Драммонде и гадала, что произошло бы, если бы она сняла с себя всю одежду там, на Золотой галерее. В какой-то момент она была к этому близка.
Хорошо, что этого не случилось. Потому что если бы такое произошло, она, чего доброго, могла обвить руками шею Драммонда и прижаться обнаженной грудью к его груди и…
И застонала бы.
Никто еще не стонал так кощунственно на самом верху собора Святого Павла. Разве лишь тот, кто желал прямиком угодить в ад. Вот почему она так обрадовалась, когда вместо этого Драммонд поцеловал ее внизу на улице. Там ее стон услышали только две лошади, привязанные к столбу.
— Умоляю вас, леди Поппи, — заговорила Наташа, наклонившись к ней, — пожалуйста, позвольте моему непутевому брату проводить вас домой. Я могла бы поклясться, что вы только что всхлипнули и вертитесь на стуле, как малый ребенок. Мой одноглазый корги Борис просто сам не свой.
Поппи улыбнулась Наташе вымученной улыбкой и ответила:
— Но я чувствую себя отлично, благодарю за внимание.
Однако это было совсем не так. Прошлым вечером она чувствовала себя такой бодрой, полной жизни! Она очень хотела, чтобы это ощущение к ней вернулось, однако пребывание в душной гостиной леди Гастли этому отнюдь не способствовало.
Поппи хотелось показать Сергею, насколько сильное чувство питает к нему. Хотя бы взглядом дать понять, что она его обожает.
Однако он на нее не смотрел. Вдруг он чихнул. Поппи заметила, что у него очень большие ноздри. Больше, чем у… Больше тех, какими она их помнила.
Он чихнул еще раз.
— Вы простудились? — шепотом спросила она.
— Нет, — ответил он и снова чихнул с долгим придыханием.
— Но у вас определенно простуда, — настоятельно, хоть и спокойно, словно опытный врач, произнесла Поппи.
Но в душе у нее все вибрировало. Пожалуйста, Боже, мысленно просила она, пусть это будет простудой. А не еще одной досадной привычкой, каких она не замечала за ним в Санкт-Петербурге.
Поппи поудобнее устроилась на стуле и поправила прическу, надеясь, что никто не подумает, будто это она чихает так громко и часто. И тут же сочла себя ужасно виноватой. Ей бы подумать о том, что для князя следует приготовить горячий пунш, который избавил бы его от простуды, а не возмущаться тем, как он расчихался в обществе.
Сергей опять чихнул.
Поппи едва не расхохоталась истерическим смехом. Наташа устремила на нее очередной осуждающий взгляд, но Поппи его проигнорировала. Между тем горничная извлекла из кармана листок бумаги и протянула его леди Гастли.
— Тут вот стишок мистера Китса, — сказала она. — Я надеюсь, вы его прочитаете.
— Полагаю, да, — ответила леди Гастли и двумя пальчиками взяла листок со стихами за уголок. Далее она откашлялась и окинула взглядом завороженную аудиторию.
Хозяйка дома читала стихотворение, а Поппи тем временем приободрилась, выпрямила спину и, самое замечательное, избавилась от назойливых мыслей о поцелуях Николаса и о чихании Сергея. Стихи увлекли Поппи и захватили ее воображение.