— Какого ребенка?
Наташа скрестила руки на груди и надула губы.
— Так, значит… — Лорд Хауэлл запнулся, и лицо у него побагровело. — Значит, вы солгали?
— Я русская княгиня, — ответила Наташа и направилась к выходу, громко окликая своих слуг.
Было ли это наилучшим извинением, которое она могла принести за свое подлое поведение? Поппи недовольно хмыкнула, но на это не обратил внимания никто, кроме графини Ливен.
— Эта особа, — заговорила она Поппи на ухо, — не лучшим образом представляет нашу страну в Англии. Завтра утром я вышлю вещи Наташи в Санкт-Петербург. Ее мать отправит дочь в монастырь, на сей раз я в этом уверена. Сыграйте что-нибудь повеселее, — обратилась графиня к музыкантам маленького струнного оркестра, после чего направилась следом за Наташей.
Оркестр соответственно указанию заиграл венский вальс, но в это время какой-то странный, похожий на гогот шум донесся из дальней части зала, от дверей, выходящих в парк, которые вдруг распахнулись все разом.
Послышался собачий лай. Сопровождаемый несколькими громкими вскриками.
Поппи невольно приоткрыла рот.
«Николас Стонтон, — мысленно обратилась она к нему, — так это и есть отвлечение внимания, которое ты учинил, чтобы незаметнее выкрасть картину!»
Ну что за негодник!
Прокладывая плоскими лапами путь через целый лес шелков, атласов, муслинов и накрахмаленного полотна, по залу для танцев, гогоча и ковыляя из стороны в сторону, металось целое стадо гусей и требовало к себе внимания. Однако шум, поднятый птицами, не был ни в коей мере таким кошмарным, как тявканье корги.
Поппи судорожно вздохнула, когда увидела одноглазого корги Бориса. И он, и все остальные песики с энтузиазмом гоняли гусей, один из которых показался ей очень знакомым.
— Мои любимые собачки! — орала Наташа, и так громко, что голос ее перекрывал неимоверный шум. — Спасите их!
Послышались и другие громкие крики, а также звон и грохот разбиваемого о твердый пол драгоценного китайского фарфора и хрусталя. Музыканты продолжали играть вальс. Граф Ливен стоял рядом с оркестром, с лицом, мокрым от пота, не оставляя попыток навести, порядок и призывая к этому отчаянными возгласами.
— Я русский князь! — услышала Поппи крик Сергея. — Уберите от меня, этого проклятого гусака!
Ей чудилось, что происходящее похоже на сон.
Поппи твердо знала одно — она любит Николаса. Однако ни он, ни кто-либо еще не посмеет решить, будто картина ее матери может попасть в чьи-то другие руки, кроме ее собственных.
У нее вспотели ладони. Надо идти. Прямо сейчас. И выкрасть картину до того, как это сделает Николас.
Быстрый взгляд на Элинор и Беатрис принес Поппи удовлетворение: обе ее подруги делали то, что им полагалось делать. Облаченные в ливреи, с напудренными париками на головах, они быстро переходили с места на место, держа на поднятых достаточно высоко руках подносы с выложенными на них документами — подлинный документ находился в полной безопасности дома, — и гости усердно их разглядывали. Грап давно уже скрылся из глаз. Большая толпа гостей последовала за Беатрис к двери, ведущей в парк.
Элинор широкими кругами передвигалась по залу, вернее, пыталась это делать. Гуси и корги путались у нее под ногами, как, впрочем, и под ногами у всех, кто оставался в помещении.
Тетя Шарлотта, прижав ладонь к груди, бросилась к племяннице со словами:
— Я должна взять картину, — спокойно ответила Поппи и двинулась к лестнице.
— Нет! — выдохнула тетя Шарлотта.
— Все в порядке, тетя. Это моя картина, и я могу…
— Я не об этом, моя дорогая. Огромный гусь преследует князя Сергея неистово, как одурманенный! Просто великолепное зрелище!
И тетя Шарлотта оставила Поппи.
Николас поистине перестарался, злодей этакий. Но Поппи было не до развлечений, глядя на проделки гусака леди Колдуэлл. Она почти что добралась до лестницы, от верхней площадки которой отходил коридор с альковом, а в алькове и висела картина. Ей бы только пробиться через мешанину из людей, гусей и собак, а там уж… Ох, скорее бы домой!
Краем глаза Поппи заметила, как Николас, не обращая внимания на слуг с подносами, тоже пробивается к лестнице.
Поппи ускорила шаг.
Сейчас или никогда, сказала она себе, добравшись до нижней ступеньки, и бегом поднялась вверх по лестнице. Осторожно пошла по коридору. Никого не было видно. Слуги покинули свои посты и старались восстановить порядок в бальном зале.
Как и говорил граф Ливен за чаем, картина помещалась в алькове под окном, на особой подставке, и была задрапирована полотнищем красного шелка.
Она должна нести картину вниз по лестнице для слуг к черному ходу.
Поппи никогда еще так не волновалась, не испытывала такого возбуждения, как в ту минуту, когда взялась обеими руками за раму и приподняла картину. Господи, какая она тяжелая! Куда тяжелее, чем ей думалось. А проклятая драпировка сползла вниз и запуталась у Поппи в ногах.
— Стой на месте, — произнес глухой, строгий голосу нее за спиной.
Но это ее ничуть не испугало. Да и с чего, собственно? Ведь то был всего лишь Николас.
Поппи бросила на него быстрый взгляд.
— Нет, — произнесла она твердо и настойчиво. — У меня мало времени, а ты бы лучше сходил и посмотрел на документ. Тебя не беспокоит, что Грап твой родной дядя?
Его, негодника, это явно не волновало, по крайней мере в настоящий момент. Достаточно резким движением он высвободил картину из рук Поппи и спросил:
— Как ты считаешь, чем ты сейчас занимаешься?
Она попробовала отобрать у него картину, но Николас был намного сильнее Поппи, так что у нее ничего из этой затеи не вышло.
— Я краду картину, — сообщила она громким шепотом и снова потянулась за картиной, но Николас поднял ее выше своей головы.
— Ты не можешь ее украсть.
— Более чем уверена, что могу. Она принадлежит мне.
— Это я ее краду, — заявил Николас и направился к лестнице. — Для тебя, дерзкая ты девчонка, а не для секретных служб, так что, пожалуйста, уйди с дороги!
— Нет, ох нет! — вскрикнула она и сделала еще одну отчаянную попытку дотянуться до картины и таки уцепилась за уголок рамы. — Ой, погоди, что ты сказал?
— Я прощаюсь с секретными службами. И краду картину для тебя.
— Это правда?
— Да. И в настоящий момент я и крысиного хвоста не поставлю на то, что Грап — мой дядя, но ты поступила умно, сделав попытку сразить меня этим. Ты все, что имеет для меня смысл и значение, ты, неугомонная Старая Дева, только ты.
— Правда? — только и нашла что сказать Поппи, Которой показалось, что весь мир вокруг озарился ясным светом.
До них вдруг донеслись звуки какого-то движения на лестнице.
— Быстрей! — скомандовал Николас. — Спрячемся за шторами.
Он снова пристроил картину на подставку. Поппи набросила на портрет красное шелковое покрывало, и они оба скрылись за шторами.
Поппи прижалась всем телом к Николасу и закрыла глаза — не потому, что ей стало страшно, а потому, что ей было так чудесно снова оказаться радом, вдыхать его мужской запах, опираться на его твердую грудь.
— Как ты считаешь, что мы должны сделать? — ноющим голосом задал вопрос, видимо, кто-то из слуг, громко топая башмаками по ступенькам.
— Не знаю, — отозвался другой голос. — Это прямо какой-то конец света. Вынесем картину отсюда и бросим куда-нибудь.
— Да, а проклятый гусь возьмет да и начнет ее клевать.
Поппи запрокинула голову и посмотрела Николасу в глаза, исполненные веселья. Она зажала рот ладонью, чтобы не рассмеяться вслух.
И тут взгляд его загадочных серых глаз, которые Поппи обожала, смягчился.
— Я люблю тебя, — тихо-тихо проговорил он.
Слуги тем временем ходили туда-сюда по коридору, обсуждая сложную проблему: как быть с портретом? То ли нести его в бальный зал прямо сейчас, то ли подождать и прийти за ним еще раз, когда все успокоится.
Поппи надеялась, что лакеи предпочтут второй вариант, и тогда они с Николасом заберут картину сами и благополучно удалятся. Догадается ли Николас, на что она рассчитывает?