– Я заплатил и за нее, – возразил отец.
– Мне вы ничего не платили.
Сесиль не поднимала глаз, а посему скорее услышала самодовольную ухмылку в голосе охранника.
Отец сунул трясущуюся руку в карман своего старого поношенного пальто, в котором он не сразу нащупал затерявшуюся монету, и сказал, передавая ее охраннику:
– Это все, что у меня осталось.
Тот недовольно заворчал, разочарованный жалкой подачкой:
– А как насчет нее?
– Она выжила из ума, поэтому я не даю ей денег.
Охранник с отвращением фыркнул:
– Ладно, ступайте. У вас всего четверть часа.
Отец схватил Сесиль за плечо, и она пошаркала следом за ним.
Они прошли мимо нескольких камер, заполненных дюжинами заключенных. Все они взывали к ним, перекрикивая друг друга, умоляли дать еды, просили что-то передать родным.
Мишель Бланше старался идти быстрее, тащил за собой и Сесиль, но сопровождавший их тюремщик, казалось, был совершенно глух к мольбам и двигался со скоростью улитки.
Сесиль даже заскрежетала зубами, пытаясь сдержать рвущийся из горла крик. Ведь к тому моменту, как этот олух доставит их к камере герцога, отведенное на посещение время истечет и им придется идти обратно!
Казалось, прошла целая вечность, прежде чем сопровождающий остановился и сунул руку под полу тяжелого шерстяного пальто, какие носили все тюремщики. Промозглую тишину нарушил звон множества ключей. Охранник еще целую вечность возился с замком, а затем дверь открылась с таким громким лязгом металла, что Сесиль и Мишель Бланше подскочили от неожиданности.
– Десять минут! – прорычал тюремщик. – И скажите священнику, что ему придется уйти вместе с вами.
Отец и дочь погрузились в почти непроглядную темноту камеры, единственным источником света в которой служил лишь чадящий огарок свечи.
Когда за ними с грохотом захлопнулась решетчатая дверь, Сесиль почувствовала себя запертой в склепе.
– Мишель? – послышался слабый голос из угла, где стояла свеча.
Когда глаза Сесиль немного привыкли к темноте, она увидела священника: он стоял на коленях перед герцогом, и в полумраке их фигуры сливались в одну большую тень.
– Я здесь, э-э… гражданин.
Сесиль съежилась, когда отец едва не проговорился насчет титула узника. Казалось, что, кроме них, здесь никого нет, но они на собственном горьком опыте убедились, что зачастую даже у стен имелись уши.
– Ему осталось недолго, – произнес святой отец, поднимаясь на ноги и поворачиваясь к вошедшим.
Ему хватило ума не надевать воротничок священника, однако пальцы сжимали простые четки. Тусклое пламя свечи освещало его измученное лицо, и Сесиль заметила, как нахмурился священник, когда его взгляд скользнул по ее фигуре.
– Не знаю даже, что и думать. Девочка слишком юна, так что не может быть и речи о…
Отец откашлялся, перебив священника. С его стороны это выглядело довольно грубо и было совсем на него непохоже. Что собирался сказать святой отец? Что-то насчет нее? И почему?..
– Вы знаете причину, по которой мы на это пошли, – горячо зашептал отец. – И вы уже дали свое согласие. И теперь, когда я потратил все до последнего су, вы решили передумать? Вы хотя бы понимаете…
Священник примирительно поднял руки:
– Я не отступлюсь от своего слова. Просто хочу убедиться, что она осознает то, что здесь должно произойти.
Сесиль озадаченно переводила взгляд с отца на священника.
– Папа? Что?..
– Ш-ш-ш.
Отец потянул ее за собой к герцогу, лежавшему на покрытом грязным одеялом соломенном тюфяке. Старик был настолько изможден и бледен, что Сесиль с трудом его узнала.
Отец почтительно склонил голову и неуклюже опустился на колени перед своим бывшим господином, потянув Сесиль за собой.
– Ваша светлость, – прошептал он, наклонившись, чтобы поднести к губам слабую руку старика и запечатлеть поцелуй там, где на коже виднелась вмятина от фамильной печатки. – Для меня честь, что вы обратились в трудную минуту ко мне.
Но взгляд герцога из-под тяжелых полуопущенных век был устремлен на Сесиль, а не на ее отца.
– Ты сказал Манон правду, Мишель?
Сесиль хотелось напомнить всем троим, что она здесь, стоит перед ними, и что теперь у нее другое имя, а не то, ненавистное первое, но это обидело бы отца, поэтому она промолчала.
Мишель Трамбле в нерешительности открыл рот, а потом повернулся к дочери:
– Священник здесь для того, чтобы обвенчать тебя с его светлостью.
У Сесиль едва не отвалилась челюсть. Она хотела что-то сказать, но ничего не получалось.
В промозглой тишине тюремной камеры раздался тихий хриплый смешок.