-- Это- почему же? -- надменно выпрямился "конюх" . -- Не потому ли, что он -- не то граф, не то принц? Но, дорогой Петр Михайлович, не забывайте, что этот граф-принц не настоящей крови и что таких господ величают...
Резкое, отвратительное слово прозвучало в кабинете русского вельможи.
-- Вы забываетесь, Бирон! -- вспыхнул Бестужев. -- Всему есть предел.
-- Совершенно верно, ваше превосходительство, -- невозмутимо продолжал- Бирон. -- И первое, чему должен быть положен немедленно предел, -- это неуместному
и чрезмерному ликованию Митавы по поводу кукольного избрания этого авантюриста Морица герцогом. Смотрите, Петр Михайлович, как бы для вас это не явилось равносильным смертному приговору.
-- Как так? -- привскочил на кресле Бестужев.
-- Очень просто. В то время как в Митаве происходит ликование, возжигаются иллюминации, к Митаве приближаются два неожиданных гостя. Из Варшавы едет Василий Лукич Долгорукий, а к курляндской границе подъезжает сам светлейший Александр Данилович Меншиков.
Бестужев вскочил так порывисто, что кресло отлетело в сторону.
-- А вы... вы откуда же это знаете? -- дрогнувшим голосом спросил он.
Бирон, насмешливо поведя плечами, ответил:
-- У меня, ваше высокопревосходительство, есть друзья, которые сообщают мне интересные новости. Ну-с, теперь вы сообразите сами: для чего сюда едут два посланца ее величества Екатерины Алексеевны, один из которых -- сам всесильный Меншиков? Для того, вы полагаете, чтобы приветствовать избрание Морица Саксонского? Так вот я и спешил к вам, чтобы предупредить вас о тех черных тучах, которые сгущаются над Митавой и отчасти над вашей головой.
-- И это... это верно?
-- Вы можете ждать появления Долгорукого или извещения от светлейшего каждую секунду, -- резко произнес Бирон. -- Мой совет вам: немедленно отдайте распоряжение о прекращении иллюминации и народного ликования; помните, что все это учтется вам!
Бестужев позвонил и отдал краткий приказ:
-- Тушите огни! Чтоб ни одна плошка не освещала моего дворца...
И вскоре дворец русского резидента стоял большой черной массой.
-- Если все это подтвердится, Эрнст Иванович, я буду считать себя вашим должником, -- взволнованно проговорил Бестужев.
-- Мы еще сочтемся, Петр Михайлович... Я просил бы вас только об одном: не становиться на моем пути.
Наступило молчание.
-- Вы, вот, Эрнст Иванович, -- заговорил Бестужев, -- только что сказали одну фразу, смысл которой для меня не ясен, туманен: "Я не хочу никому отдать Анну". Так?
-- Так!
-- Что должна означать эта фраза? Сейчас мы наедине, мы можем говорить откровенно, -- продолжал Бестужев.
-- Извольте, я сам не люблю играть в прятки. Для вас, Петр Михайлович, кажется, не должно бы быть секретом, что ее светлость, Анна Иоанновна, подарила меня своею благосклонностью... Припишите это чему угодно: моей ловкости или ее скуке -- но факт остается фактом.
Бестужев изменился в лице и закусил губу. Бирон заметил это.
-- Вы, может быть, осуждаете меня за то, что я оглашаю тайну, какую обыкновенно не принято говорить даже на исповеди священнику? -- спросил он. -- Но, во-первых, вы сами настаивали на полной откровенности, а во-вторых, мы -- не просто мужчины, а люди придворные, которым разрешено делать такие ходы, какие не дозволяются простым смертным.
"Ловкий он, ох ловкий!" -- проносилось в голове Бестужева.
-- Итак, это совершилось, -- продолжал между тем Бирон. -- В том, что вы знаете это, не может быть сомнения. Лучшим доказательством служит ваше письмо к вашей дочери Аграфене Петровне Волконской.
-- Как?! Вы и это знаете?
-- Знаю. Хотите, я вам на память скажу начало его? "Я в несносной печали; едва во мне дух держится, потому что через злых людей друг мой сердечный от меня отменился, а ваш недруг (Бирон) более в кредит остался".
-- Как вы узнали содержание этого письма? -- глухо спросил Бестужев.
-- А не все ли это вам равно, Петр Михайлович? Только вы одну ошибку допустили: я -- вовсе не ваш недруг, а друг, а вот по отношению ко мне-то вы разные интриги пробуете подпускать.
Бестужева передернуло.
-- Итак, я не хочу отдавать то, что мне принадлежит! -- опять надменно выпрямился Бирон. -- Вы извините меня, но это только русские дур... глупые люди глядят спокойно и хладнокровно, как мимо их рта проносят ложку.
-- И конечная цель вашего домогательства? -- прищурился Бестужев, играя лорнетом.
-- Она так высока, что вы, donner-wetter, даже не поверите мне! -- потер руки Бирон.
Бестужев с нескрываемым удивлением глядел на тайного фаворита ее светлости.
Бирон подошел и заглянул во все двери кабинета.
-- Что это вы делаете, Бирон? -- спросил резидент.
-- Иногда и двери имеют уши, ваше превосходительство, -- прошептал "конюх", а затем, подойдя вплотную к Бестужеву и в упор глядя на него, продолжал: -- Скажите, Петр Михайлович, вы верите в тайные науки магов и чародеев?
Бестужев усмехнулся:
-- Вы положительно решили сегодня изводить меня загадками, любезный Эрнст Иванович.
-- Однако вы не пожалеете о сегодняшнем вечере... Итак, верите вы или нет?
-- Нет! -- решительно ответил Бестужев.
-- Напрасно! Смотрите на мою руку. Этой руке было предсказано, что она будет поддерживать корону. Что вы скажете на это, Петр Михайлович?
Ироническая улыбка тронула губы Бестужева.
-- Скажу, что это предсказание в некотором отношении исполнилось, -- ответил он. -- Вы очень близко стоите к особе, на голове которой находится герцогская корона.
Бирон, отрицательно покачав головой, возразил:
-- Этого мало.
-- Я вас тогда не понимаю: о какой же еще короне говорите вы?
Бирон склонился к самому уху резидента и тихо прошептал:
-- Я говорю о короне императорской!
Бестужев вздрогнул и, во все глаза поглядев на Бирона, воскликнул:
-- Что?
-- Да, да... именно о короне императорской.
-- И будете поддерживать ее вы?
-- Я.
-- Но чью же?
-- Императорскую корону Анны Иоанновны.
Бестужев встал в раздражении:
-- Я совершенно не понимаю, Бирон, почему у вас явилось желание мистифицировать меня. То, что вы говорите, отзывается, простите, бредом.
-- Вы так полагаете?
-- Да, я так полагаю! -- резко ответил вконец измученный Бестужев.
-- Ну, так слушайте же меня внимательно!
Бирон начал вполголоса что-то долго и подробно говорить Бестужеву, и по мере того, как говорил Бирон, все большее и большее изумление отражалось на лице резидента.
-- Да, да, там еще, в Москве, на коронации.
-- Кто же он?
-- Великий магистр, Джиолотти... Он был проездом... Я виделся с ним...
И опять Бирон стал объяснять чудесную тайну своего открытия.
Бестужев утирал пот со лба шелковым платком.
-- Великий Боже... если это правда?.. -- глухо произнес он, и смертельная тревога послышалась в его голосе. -- Слушайте, Бирон, а это -- не шарлатан?
-- Нет, Петр Михайлович, он -- ученейший человек. Перед ним бледнели многие сильные мира сего...
Бестужев делал все усилия, чтобы овладеть собой.
-- Ну, хорошо, допустим! -- произнес он. -- Он, этот великий магистр, предсказал вам блестящую будущность. Но при чем же тут непременно Анна? Разве вы -- раз вам это суждено -- не можете играть такую же выдающуюся роль при другом русском венценосце? Ведь он, ваш Джиолотти, именно про Анну вам не говорил?