— Когда?! Когда ты избавишься от этого детского страха?! Когда ты станешь, наконец, мужчиной!
Юноша, зажатый между крепким деревом древнего трона и крепким телом молодой "прекрасной дамы", снова вынужденный запрокинуть лицо, опять увидел двух стоящих львов на гербе. Это послужило напоминанием. "Они всё видели".
"Всё, что вы делаете в тайне от других — вы делаете на глазах у Бога".
А здесь — на глазах у Вельфов.
И он забился в новом приступе панике. Пытаясь одновременно встать, освободиться, оттолкнуть… Лишь пара звонких пощёчин привела его в некоторое чувство. Продолжая мелко дрожать, он несколько плаксивым голосом, начал жаловаться:
— Что ты знаешь о страхе?! Это не твоему отцу рубили голову на площади! Радостным солнечным утром в воскресный день. Под ликующие крики народа. От… отваливающаяся, отпадающая, откатывающаяся… голова отца — моё самое сильное детское воспоминание! Не ты каждый день с детства ждала такого же себе! Или нож в спину, или яд в любом питье, или каменный мешок. За любое прегрешение. Просто — вызвал неудовольствие. Господина. Или — его присных. Или — приставленного лакея-соглядатая. Или — учителя-ритора. Просто в карцер на денёк. И — забудут. И — всё. Навсегда. До конца жизни.
Женщина, оседлавшие его бёдра, уперевшаяся с силой в его подбородок, всматриваясь сверху в побагровевшее под ней лицо, негромко, но яростно бросила:
— Хватит! Было — прошло! Пора стать свободным! Хватит трахать белочек! Стань мужчиной! Сам делай свою судьбу! Сам владей своим! Не жди милостей! Стань! Хоть чем-то!
Она помолчала пару мгновений и уже другим, просительным, почти молящим тоном, повторила:
— Стань. Чем-то, чем я могла бы гордиться. Кого могла бы ждать, на кого бы могла надеяться.
Убрав ярость из голоса и взгляда, она ослабила нажим, чуть съехала вниз, ласково прижалось к дрожащему ещё телу юноши. Свернувшись у него на плече, успокаивающе произнесла:
— Никлота, миленький…
Резкий толчок вновь содрогнувшегося от ужаса юноши, заставил её отшатнуться.
— Никогда! Никогда не называй меня этим именем! Если услышат — смерть! Меня убьют сразу! Я — Николай!
Умильное выражение на лице женщины мгновенно сменилось дерзким:
— Да ты что?! Тебя всё равно убьют. Если не за имя, так вот за это.
Оно похлопала себя по своему обнажённому бедру.
— Или ты надеешься, что в замке не найдётся слуги, который донесёт? Вспомни:
Поверь, малыш, "земных владык так не ублажали". Ты "всего достиг". В этот раз — даже белочку. Хи-хи-хи…
Женское хихиканье вызвало острое смущение. И сбило панику от мысли о неизбежной расплате за мгновения наслаждения. Настолько необычного… с "вратами" и "устами"… с белочкой на туфле… на троне императоров… под взорами львов Вельфов… Земных владык так… точно "не". Теперь юноша мог говорить более спокойно. И даже пытаться рассуждать.
— Э… Но ты же выкрутишься?
— Я — выкручусь. Получу пару оплеух, обольюсь горькими слезами, буду особенно старательно ахать и постанывать под своим… венценосным боровом. По-высмеиваю твои жалкие потуги. По сравнению с его несказанной мощью.
Женщина несколько кривовато усмехнулась, глядя на стену над троном, где стоящие геральдические львы олицетворяли, казалось, её супруга, тоже Льва по имени Генрих.
— Да… Мой-то… Орёл. Нет, хуже — лев. А вот ты… агнец. Барашек. И коли пустят тебя на жаркое, то по природе твоей. Парнокопытной. А я-то, дура, думала…
Не докончив стиха, женщина разочаровано махнула рукой и, слезши со своего прикованного "конька", подхватила свой плащ. С горечью повторила:
— Себя. Навек. В обладание. Тебе. А ты…
— А я? Ты выкрутишься, а как я?
Юношо растерянно смотрел на свою собеседницу.
— А ты… по судьбе. По судьбе испуганного барашка. Под нож. Или — в подземелье. До скончания жизни.
Женщина принялась убирать в потайной карман свой аппарат с трубкой, когда мужчина вышел из прострации, произошедший от внезапного осознания близости и неизбежности скорого конца, рванулся к ней так, что затрещало древнее дерево. Ярость и смертельный страх придали ему куда больше сил, нежели страстная любовь при предыдущем рывке.