В тот период Вилли виделся с ней нечасто, хотя Герда была рада ему всякий раз, когда он заглядывал на Монмартр с бутылкой хорошего вина. Милые и добродушные Штайны приглашали его заходить почаще, но случая подружиться с ними так и не представилось.
Он встретил Фреда и Лило спустя годы, в судьбоносный день 6 мая 1941 года – именно эта дата стояла на билете на корабль, который увозил их из Марселя в Соединенные Штаты. Когда Вилли поднимался на борт, его нервы были натянуты как корабельные канаты, связывавшие его жизнь с пирсом оккупированной Франции. Он наблюдал за всем вокруг, но по‑настоящему глядел только, как убрали трап, отдали швартовы и как постепенно исчезал берег. Фред заметил его, когда они спускались на нижнюю палубу. В дежурном приветствии «Как я рад вас видеть» прозвучали и неверие, и облегчение, и горечь, и тоска. За время путешествия они сблизились: Штайнам хотелось поговорить, а Вилли был рад слушать. Они строили планы на новую жизнь в Америке, но охотно вспоминали – что было естественно – Герду, прекрасную эпоху Герды. Она подружила их, и, по большому счету, только в разговорах о ней не было тревог, о которых столо забыть хотя бы на этот месяц в море. Да, знать, что она мертва и похоронена в Париже, означало больше не мучиться вопросом, где она и что еще с ней будет…
Доктор Чардак оглядывается по сторонам; его собственная мысль кажется ему чудовищной в этом тихом зеленом квартале, где самый серьезный повод для беспокойства – racoons[31], по ночам разоряющие помойки. То и дело пишут, как очередная хозяйка столкнулась нос к носу с забравшимся в мусорный бак непрошеным гостем, который, бросив на нее недовольный взгляд, пустился в бегство. Европейцу в это сложно поверить, но здесь такие происшествия достойны заметки в «Буффало Ньюс». Герду это наверняка привело бы в восторг, но как можно жить там, подумала бы она, где самое захватывающее событие – встреча, как бы они сказали, с Waschbär, енотом-полоскуном.
Да, получается, Герда помогла ему вынести путешествие через Атлантику. Фред и Лило рассказали кое‑что, о чем он не знал. Например, Фред был так очарован мастерством Герды-машинистки, что сделал серию снимков ее за работой: нежные пальцы на клавиатуре; на лице от кадра к кадру меняются улыбки, гримаски, проступают то решительность, то сосредоточенность, то вызов; сигаретный дымок, словно пишущая машинка и фотокамера ведут между собой диалог.
Во времена ее монмартрской ссылки Вилли был убежден, что интерес Герды к фотографии – всего лишь легкая лихорадка, побочный симптом нового увлечения. Веселье было необходимо ей как воздух, это точно, и Андре Фридман, который уже давно вокруг нее крутился, ее смешил, спору нет. А зачем еще она стала бы с ним видеться? На что мог претендовать этой очаровательный болтун из Будапешта, с взъерошенной головой и нелепым французским, пытавшийся пристроить свои снимки в газеты, как делали все кому не лень? Он старался набить себе цену, выдавать свою нищету за дань моде, но на Герду это не производило ни малейшего впечатления, и тогда парень – а он был не глуп – перестал за ней увиваться и согласился на дружескую и по большей части комическую роль, которую она ему отвела. И фотография, и фотограф оставались для нее приятным развлечением и шансом расширить круг знакомств (например, познакомиться с Картье-Брессоном, чьи изысканные манеры выдавали происхождение из богатой семьи), пока Герда не переехала к Штайнам.
Доктор Чардак до сих пор не может взять в толк, как Фридман, то есть Капа, стал настолько знаменит, что его имя знала даже италоамериканка из Нью-Джерси («Robert Capa? You never told me!»[32] – воскликнула его жена, когда он побледнел за рулем, услышав по радио о гибели Капы в Индокитае). Он скорее поставил бы на Фреда Штайна, который завоевал признание еще в Париже и неплохо устроился в Нью-Йорке, но это не сравнить с ошеломляющим успехом Капы.