Идет третий день нашей экспедиции по ландшафтам, в которых проходило детство братьев Герингов. Мы с Дастином катим по шоссе 99 через район Австрии под названием Лунгау, где-то в двух часах езды к югу от Зальцбурга. Это та самая дорога, по которой Герман гонял на своем округлом “мерседес-бенце” 540К 1938 года выпуска. За много столетий до того она была единственным возможным здесь маршрутом для купцов из Рима, на котором их поджидала древняя застава – бург Маутерндорф. Это вторая резиденция доктора Германа фон Эпенштайна, сказочный замок Альберта и Германа на время их летних каникул.
Замок – первое, что замечаешь, приближаясь к городку Маутерндорф. Расположенный чуть выше остальных зданий, он, конечно, значительно уступает по высоте Фельденштайнскому. Вдобавок, в отличие от последнего, здесь нет ни смотровых башен, ни двойных стен, ни бойниц для лучников, ни других оборонительных приспособлений. Вместо этого – привлекательный каменный фасад с горчичного цвета угловой кладкой и темно-коричневыми черепичными шпилями на фоне нежно кремовых стен. Теперь, в свете прожекторов, он сверкает еще ярче. Не цитадель, призванная отражать набеги жадных до сокровищ агрессоров, а гостеприимный особняк, прячущий внутри сборщиков дорожной пошлины, – эдакая наживка для ничего не подозревающих торговцев, которым, однако, придется раскошелиться.
Мы переезжаем деревянный мостик над неглубоким рвом, в котором вместо воды растет густая трава. Информационный щит вкратце описывает историю замка. Изначально он был построен в качестве римской дорожной заставы, потом, в xiii веке, попал в руки Salzburger Domkapitel (Зальцбургского соборного капитула), который еще позже, в XV веке, перестроил и укрепил его для обороны местечка Маутерндорф. Замок оставался во владении капитула до 1806 года, когда его передали в казну. Заброшенная властями постройка постепенно разрушалась. В этом состоянии, желая освободиться от не приносящей доходов недвижимости, герцогство Зальбург в 1894 году продало замок Эпенштайну за довольно скромную сумму.
Считается, в этом замке водятся привидения. Грозовыми ночами, когда по коридорам свистит ветер, давно почившие узники, заключенные когда-то в замковых подземельях, кричат и ищут возмездия за все холодные, сырые, голодные ночи, которые им пришлось здесь провести. По крайней мере, таков миф. Но сегодня, с ведьмовской полной луной у нас над головами, миф кажется вполне правдоподобным. Готовые рискнуть повстречаться с духами, мы поднимаемся выше, к заднему подъезду замка. Мы всматриваемся через чугунные ворота с заостренными прутьями в глубину замкового двора, но пройти дальше у нас не получается – согласно зимнему расписанию замок уже закрыт.
В легком унынии мы решаем направиться в город и найти, где перекусить. Центральная улица здесь ничем не выдает своей центральности: полуасфальтовая, полубрусчатая, она так узка, что на ней не разъедутся две обычные машины. Мы с грохотом катим по этому каналу между домами с террасами и магазинчиками, пока наконец не встаем на прикол у городской церкви – той самой, которая каждое воскресенье набивалась до отказа благодаря Эпенштайну и его свите, включая Альберта с Германом. Поскольку теперь вечер воскресенья и мы в небольшом городке, почти все закрыто. Мы устремляемся к одному из немногих аборигенов, зачем-то оказавшихся в этот час на улице, – пожилой даме в шубе до земли и с традиционной местной прической – длинными седыми косами. Она говорит, что дальше по дороге будет Gasthof, который может быть открыт.
“Grüß Gott!” – владелица встречает нас тем же выражением, которое часто употреблял Альберт, обращаясь что к дорогому другу, что к не ценящему словесных изысков партийному чиновнику. “Wir wolten nur fragen, ob Sie die Küche auf haben?” – мы интересуемся, не закрылась ли у них уже кухня. К большому неудовольствию наших ворчащих желудков, женщина сообщает, что ужин будут подавать не раньше чем через час. Считая, что все было напрасно, мы планируем наше возвращение домой.
Герману, всегда неуютно чувствующему себя в стенах класса, не пришлись по нраву ни школа, ни, конечно, учителя. В конце концов, как он мог их уважать, если в то время считался только с тремя авторитетами: любимым крестным, матерью природой и, в первую очередь, самим собой. Много времени спустя Герман очень веселился при мысли, что ему, всемогущему рейхсмаршалу, когда-то приходилось ощущать на себе удары учительской трости.[29]