Все нацистские лидеры в последние дни войны имели при себе стандартные ампулы с цианистым калием, которые Гитлер раздал даже своим секретаршам, и именно с помощью этого средства отправил себя на тот свет Гиммлер после своего ареста британцами незадолго до капитуляции. Геринг тоже имел при себе яд. Как только он прибыл в центр дознания в Мондорфе, его тщательно обыскали и обнаружили латунную гильзу с ампулой цианида; когда ее забрали у него, он проявил явные признаки сильного беспокойства.
В Нюрнберге, после того как он отвык от паракодеиновых таблеток, единственным лекарством, которым ему разрешили пользоваться, были снотворные пилюли, прописанные доктором Людвигом Пфлюкером. В обязанности доктора Пфлюкера входило излечивание повседневных недугов обвиняемых нацистских руководителей; он также помогал доктору Келли во время его курса отучения Геринга от наркотика.
Он предписал ему принимать голубые и красные снотворные пилюли, что Геринг и продолжал делать до самого конца. Немецкий врач был обязан придерживаться комендантского часа, поэтому посещал своих нацистских пациентов каждый вечер до половины одиннадцатого, но оставлял пилюли дежурному офицеру, американскому лейтенанту Чарлзу Роска, который затем передавал их Герингу в одиннадцать часов. Позднее доктор объяснял, что Геринг хотел бы получать свои пилюли на полчаса раньше, но часовые в коридоре, сменяясь ежевечерне в десять тридцать, поднимали такой шум, что нарушался даже сон, вызванный снотворным.
Как-то, когда еще продолжался суд, Пфлюкер сказал Герингу:
— Не пытайтесь спрятать ничего из того, что я вам даю, хорошо? А то у меня будут большие неприятности.
Геринг улыбнулся и сказал:
— Доктор, из-за меня у вас не будет никаких проблем.
Но, вообще говоря, никто особенно не беспокоился относительно этих пилюль, так как даже очень большое их количество, проглоченное за один раз, вызвало бы только очень крепкий сон и промыванием желудка врачи легко избавили бы человека от последствий их действия.
Поэтому полковник Эндрюс, хотя и чувствовал, что сможет вздохнуть свободно только после окончания экзекуции, считал, что приняты все необходимые меры, чтобы не дать заключенным ускользнуть от палача. В гимнастическом зале дворца правосудия были возведены три виселицы и мастер-сержант Джон Вудс из Техаса, главный палач, готовился приступить к исполнению своих обязанностей.
Казнь была назначена на два часа ночи 16 октября, но эту дату предполагалось держать в тайне и от приговоренных, и от прессы. Однако вечером 15 октября по Нюрнбергу разнесся слух, что готовится приведение в исполнение смертных приговоров, и у тюрьмы начали постепенно собираться группы корреспондентов и кинооператоров (для немецких жителей существовал комендантский час).
Внутри самой тюрьмы раздающийся из гимнастического зала стук, яркий свет (обычно вечером освещение в блоке с камерами приглушалось) и шум подъезжающих автомобилей снаружи подсказали ее обитателям, что наступает ночь казни. В камере № 9 Фриц Заукель, бывший генеральный уполномоченный по трудовым резервам, бился в истерике со стонами, рыданиями, криками о пощаде, которые напрягли нервы остальных до предела.
Геринг пребывал в унынии, из всех эмоций преобладало чувство горечи. Вечером он попрощался с тюремным психологом, доктором Гилбертом, который нашел его «нервным и подавленным и, пожалуй, еще сильнее переживающим горькое расстройство, чем обычно». Причиной этому был упорный отказ контрольного совета заменить ему, так же как и другим обреченным, казнь через повешение.
Чувство горечи не проходило. Тюремный капеллан, капитан Генри Тереке, посетил Геринга вечером 15 октября между семью тридцатью и семью сорока пятью.
«Он выглядел хуже, чем обычно, — позднее записал капитан, — что мне не показалось удивительным, учитывая грядущее. Мы поговорили об остальных, и он спросил о Заукеле. Он посетовал, что не может увидеться с бедным Заукелем, и уверил меня, что смог бы поддержать его в эти дни. Потом опять стал критиковать метод казни и назвал его наиболее позорным для себя, учитывая свое прежнее положение во главе германского народа. Потом наступило молчание. Я нарушил его, снова предложив ему всецело предать свои сердце и душу Спасителю. Он опять заявил, что он христианин, но не может принять учение Христа. В свой визит к нему за день до этого я отказал ему в причастии, ибо он отрицал божественность Христа, который основал это таинство. Более того, он отвергал все принципы христианской церкви, однако продолжал утверждать, что он христианин, потому что его никто не отлучал от церкви. Он пришел в еще большее уныние, оттого что я стал настаивать, что он не сможет встретиться с Эддой, его дочерью, на небесах, ибо отвергает божественный путь спасения. Геринг являлся самым что ни на есть рационалистом, материалистом и модернистом. Я надеялся, что он сможет отдохнуть в этот вечер, — он сказал, что почувствовал себя легче».