"Духовность" все больше и больше деградирует в "фельетонистическую эпоху". На смену серьезным занятиям науками и искусствами, самоотверженным поискам, открытию новых законов и связей, созданию подлинных произведений человеческого гения пришла пустопорожняя болтовня о науке и искусстве. "Газетное чтиво" становится знамением эпохи. Ученые и художники изменяют своему призванию, продаются, так как их манят деньги и почести. Они более не служат своим убеждениям, а развлекают и — главное — отвлекают своих читателей. Армия интеллигенции трудится над писанием всякого рода печатного хлама. Котируются анекдоты и мелкие происшествия из жизни знаменитых людей или паукообразные сочинения, вроде: "Фридрих Ницше и дамские моды в семидесятые годы девятнадцатого столетия", "Роль комнатных собачек в жизни знаменитых куртизанок" и т. п. Не наука, а профанация науки, проституция духовного творчества. Слово обесценилось, наступила инфляция слова. За ней скрывается ужасающая духовная пустота и кризис морали, страх перед будущим, перед неизбежностью новой войны, перед всесилием "хозяев".
В "фельетонистическую эпоху" много талантливых людей, одаренных мыслителей. Этот век не является безыдейным, но, по словам Гессе, он не знает, что делать со своими идеями, ибо в глубине всего таятся страх и чувство обреченности. "Они прилежно учились управлять автомобилем, играть в замысловатые карточные игры и мечтательно отдавались разгадке кроссвордов, ибо перед лицом смерти, страха, боли, голода они были почти вовсе беспомощны… Люди, читавшие столько фельетонов, слушавшие столько докладов, не изыскивали времени и сил для того, чтобы преодолеть страх, побороть боязнь смерти, они жили судорожно, они не верили в будущее". Гессе приходит к убеждению, что подобная цивилизация исчерпала себя и стоит на пороге крушения, и ничто не сможет ее спасти.
Эти угрожающие симптомы вызывали в "эпоху фельетонизма" разную реакцию, рассказывает летописец Касталии в романе Гессе. Одни все отрицали и не желали ничего видеть, другие заняли циничную позицию — "после нас хоть потоп", третьи впали в глубокий пессимизм, и только одиночки стали добровольными, верными жрецами-хранителями лучших традиций духовности. Интеллектуальная элита выделилась впоследствии, смогла основать "государство в государстве" — Касталию — и создать Игру в бисер.
Гессе как бы спрашивает: как спасти личность и духовное начало в период распада и крушения культуры. Может быть, одним из путей спасения могло бы стать бегство от общества, уход поэтов и ученых в мир "чистого искусства" и поисков "вечной истины"? Для демонстрации и оценки этого пути Гессе создает свою умозрительную экспериментальную Педагогическую провинцию.
Касталия Гете и Касталия Гессе — как мало, в сущности, между ними сходного! Две разные эпохи — заря и закат эры капитализма. Гете воплощает в Педагогической провинции мечты художника, в чем-то опережающего время, — об обществе, преодолевшем противоречия — будущем бесклассовом обществе. Касталия Гессе — иная, здесь предусматривается не всестороннее, а только духовное развитие. Если касталийцы Гете мечтали о переделке мира, то новые касталийцы удалились от мира.
Как и "страна Востока", Касталия существует лишь в воображении, хотя в ее пейзажах вновь оживает родная Гессе южно-немецкая и швейцарская природа, Касталию часто называют утопией, по нет в ее строе, в ее укладе, в технике ничего утопичного, связанною для нас с обществом будущего. Наоборот, на каждом шагу встречаются странные анахронизмы. Жизнь городков внутри Касталии как бы застыла в своей средневековой патриархальности, жизнь за пределами Касталии кипит ключом — развитие промышленности, борьба партий, парламент, пресса. Состязания по Игре в бисер передаются по радио, а ездят по Касталии на лошадях. То же смешение старины я утонченной современности ощутимо и в построении, и в языке "Игры в бисер".
Сам автор писал: "Имеется множество людей, для которых Касталия реальна так же, как для меня". В другом случае он объяснял: Касталия — "не будущее, а вечная, платоновская, в различных степенях уже давно открытая и увиденная на земле идея". Неоднократные ссылки на универсальную платоновскую академию, где занимались всеми науками своего времени, мы встречаем и в самом тексте романа. Таким образом, Касталия для автора — абстракция, сложный символ, приют чистой созерцательной духовности, в отличие от мира, пораженного "фельетонизмом". Касталия напоминает "модель", построенную ученым, всесторонне и критически рассмотренную "вероятность".