Жаклин Сенэс, Мишель Сенэс
Герман Гессе, или Жизнь Мага
ПРЕДИСЛОВИЕ
Узнавание каждой книги Гессе, духовное обогащение и удовольствие, которое испытываешь от нее, пересекаются в сознании читателя с образной символикой и эмоциональной наполненностью других его произведений — и невозможно проникнуть в целое, не подчиняясь невольной потребности перечитывать и перечитывать его. Между творениями и жизнью автора неизменно существует область тонких и многообразных взаимосвязей. Поэтому обращение к семейным архивам и книгам Гессе дало нам возможность придать его биографии подлинность, глубже проникнуть в содержание его творческого пути.
Мы хотим выразить благодарность всем, кто помогал нам собирать документальный материал, чьи советы во многом облегчили нашу работу. Мы признательны доктору Герхарду Кирхгоффу — директору Института Гёте в Тулузе, специалисту по творчеству Германа Гессе, — чьи комментарии были особенно полезны и чье любезное посредничество позволило нам сотрудничать с замечательными помощниками из Германии и Швейцарии. Сыну писателя Хайнеру Гессе мы обязаны незабываемым приемом в Тичино. Господин Фолькер Михельс, представляющий издательский дом «Зуркамп», дружелюбно облегчил нам доступ к необходимым трудам. Его собственными яркими историческими и критическими работами мы также плодотворно воспользовались. Назовем и тех, с кем мы познакомились в процессе работы: в Монтаньоле — сеньора Камуцци; в Тюбингене — господин Хекенхауэр, сотрудник издательства святилища высокой культуры, где еще жива память о Германе Гессе; в Кальве — связанные родственными узами с семьей Гессе господин и госпожа Бодамер. Наконец, это незнакомцы из Гайенхофена и Маульбронна, сопровождавшие нас по следам писателя.
Глава I МАРИЯ
…Происхождение у всех одно — матери, мы все из одного и того же жерла…
Мария появилась на свет в самый разгар знойного лета на Востоке. Стон моря и покачивание кокосовых пальм баюкали девочку, подобно ласкам кормилицы Гозианны.
Родители не уделяли дочери особого внимания. У миссионеров Гундертов были более важные дела: их влекло непреодолимое желание апостольского служения. На восточном берегу Индии они хотели выполнить миссию, к которой считали себя призванными. Ничто не могло отвлечь их от священства, лишь откровения, являвшиеся им порой в паломнических скитаниях и аскетизме постов, радовали их души. Рождение третьего ребенка, девочки, 18 октября 1842 года в Талатчери протестантском районе, расположенном на вершине холма, окруженного церквями, — разрушило их планы.
В Индии дни недолговечны. Если дожди начинаются слишком рано, а заканчиваются слишком поздно, течение времени нарушается. Люди могут умирать с голоду, а Бог так и не снизойдет в их грязные жилища.
Девочка потерялась в молчаливой дрожи зорь и ночном ворчании шакалов, стоне волн у ближнего пляжа, в исполненных тоски колыбельных служанки. Привыкшая жить в ожидании возвращения родителей, удивлявшихся каждый раз ее взрослости, бледности и задумчивости, она была не «безмятежным розовощеким ребенком, покоряющим сердца своим смехом и лепетом, но существом со слабыми нервами, легко возбудимым, мрачным и бледным, с темными блестящими глазами». Говорить в семье миссионеров о том, что их девочка станет красавицей, было неприлично. Гундерты уже видели свою дочь распятой Господом и ведомой судьбой к агониям и ясновидению.
Герман Гундерт познакомился с Юлией Дюбуа на пике духовного кризиса, который приблизительно в двадцатилетнем возрасте заставил его отправиться проповедовать христианство язычникам. Молодой теолог из Штутгарта, пламенный поклонник Гёте, он проводил самые безмятежные годы своей жизни, сочиняя поэмы или переписывая гусиным пером переложения для фортепьяно «Волшебной флейты» Моцарта, пока его не осенило озарение. Отрицание догматизма официальной церкви толкнуло его нарушить традиционный путь от обычной школы Маульбронна до университета в Тюбингене, который открыл бы ему доступ к достойной уважения карьере. Он сдружился со старым фабрикантом, производившим зубные протезы, Антоном Норрисом Гровесом, английским миссионером, и уехал вместе с ним и горсткой фанатиков в Индию. Среди них была молодая двадцатисемилетняя женщина с выдающимися скулами и короткими ногами, вся — пламя, вся — огонь, в английском платье горчичного цвета, в черных ботиночках, зашнурованных на икрах. Родившаяся в семье виноградаря из Корселя, на берегу озера в Невшателе, Юлия усвоила резкие жесты и крикливый тон простолюдинов. По приезде апостольского посольства в Мадрас она нахлобучила на голову бамбуковую каску, вынула из кармана экземпляр «Христианского установления» Кальвина и провозгласила на английском, что «нет ничего лучше для работы, чем жара».
От Гундертов, швабов из Шварцвальда, Мария унаследовала квадратный подбородок и исполненный грусти взгляд, который невозможно было бы выдержать, если бы не свет, мерцавший порой сквозь его сумеречность. Казалось, хрупкость она взяла от своих предков из французской Швейцарии. Была ли она счастлива в детстве? «С отрочества меня часто терзал неопределенный страх. Я просыпалась ночью с криком от ужасного сна…» Времени разбираться в этих мучениях у Юлии не было. Занятая до глубокой ночи подготовкой к проповедям, она просила мужа подняться к девочке, и той запомнились эти ночи. «Мой отец, сама нежность, — вспоминала Мария, — часами мог носить меня на руках и петь мне песни на всех языках до тех пор, пока, изо всех сил стараясь держать головку близ его надежного сердца, я, успокоенная, наконец засыпала…»
Пастор-шваб, вскормленный латынью и ивритом, влюбился в Индию. Бог никогда еще не блистал перед ним так ярко, как в значениях древних идиом, заключавших в себе откровения поэзии Вселенной. Он был погружен в глубокие лингвистические исследования и, рассказывая Марии историю погонщика и царских слонов, священных коров, умирающих от старости на берегу Ганга, или о походах пастухов и их буйволов между Дели и Бенгалором, извлекал из малаяламского наречия, на котором говорил каждый день, самые красивые обертоны. Он открыл Марии огромную звучащую книгу Индии, благодаря которой Библия Лютера засияла новыми красками. Мария все более привязывалась к отцу, одаренному молодостью, умом и красотой, не зная толком, что же ее так привлекало: быть может, излучение нежности, которую Юлия не имела ни времени, ни желания отдавать. Не то чтобы эта женщина, работавшая с безграничным усердием во славу мира, не любила детей. Просто она отбрасывала как тривиальную и, соответственно, бесполезную заботу о домашнем очаге, совершенно искренне пренебрегая собой. Зачем тратить свое время на земные хлопоты, когда лишь Бог должен быть воспет, осенен молитвой и служением? И предложение Гундерта она приняла лишь затем, чтобы полнее посвятить себя работе в миссионерской общине. Во всем этом Господь не предусмотрел одного: кроме души, исполненной святости, она была наделена человеческой утробой. За три года Юлия родила троих детей. Ее жизнь осложнилась: приятная, когда речь шла о служении Господу, она была ей невыносима у домашнего очага.
Герман Гундерт не раскаивался, что женился на Юлии: ее преданность делу помогла ему достичь миссионерского поста, о котором он мечтал. Но управление в свои руки Гундерт смог взять лишь два года спустя после смерти главы немецкой миссии. Чтобы занять пост директора, необходимо было жениться. Так, волею обстоятельств, после двух лет одиночества он остановил свой выбор на Юлии.
Их брачная ночь была посвящена молитвам, зажженным одной небесной любовью. Начавшись в телеге, запряженной быками, по дороге к их новому посту, она закончилась на заре подготовкой к проповеди. С тех пор Юлия не переставала посещать бедных, неустанно молиться, вдыхать во всех и каждого непререкаемую веру в дары Господа.
Эта энергичная женщина, распоряжавшаяся чужими жизнями ценой строгой личной дисциплины, чудесным образом позволила Герману Гундерту открыть для себя на великом полуострове вселенную «божественной душевной чистоты».
Отдавая предпочтение научным занятиям в области искусства и эстетики, он искал новые откровения в спиритуализме и претворял суровый огонь протестантизма в какое-то иное знание. Все это раскрывалось, запечатленное таинственными мазками, в трепещущем душевном пространстве чувствительной Марии, в пейзаже мысли и меланхолии, где девушка ловила молчаливые длинноты звучаний, прелюдий к растущей в ней нежности. С зари, когда отец устремлялся к ней, чтобы взять се на руки и отнести к речке, она бормотала что-то от удовольствия и, цепляясь за него, притворялась испуганной, чтобы вскрикнуть жалобно: «Sahive, jenne mukkenda», что на малаяламском языке означало: «Господин, не мочите мне голову». Сагив! Господин! Ей не было и трех лет, и она дрожала от радости. Ее отец был исполнен достоинства мессии и на фоне бурной деятельности Юлии блистал сановитостью.