Летом над столицей сгущаются грозовые тучи. Беженцы двигаются между Бриенским и Тунским озерами, и на самом высокогорном в Европе вокзале встречаются тайком представители интеллигенции всего мира, писатели, журналисты, финансисты, стремящиеся найти общий язык во имя преодоления сложившейся ситуации. В Женеве специальное агентство работает с пленными, швейцарский Красный Крест занимается ранеными, почтовые службы стараются восстановить связи между потерявшими друг друга членами семей захваченных стран. Апартаменты шикарных отелей являются свидетелями ночных бдений блистательных путешественников, прибывающих с секретными миссиями и хранящих в тайне свои имена.
12 августа 1915 года в старом бернском доме появился иностранец, примерно пятидесяти лет, с кустистыми бровями. У него худое лицо, которое отличает благородство черт, и живой взгляд. Прибывший представляется: «Ромен Роллан». «Гессе на вид тридцать-тридцать пять лет, — запишет французский писатель в своем дневнике. — Он среднего роста, у него неприятное лицо, круглая голова, редкие волосы, жидкие усы, серо-голубые глаза за стеклами очков, холодный взгляд, привычка двигать бровями, которых почти не видно, красновато-кирпичный оттенок лица, огромные челюсти…»
Оба взволнованные, они пожали друг другу руки. Посидели на скамейке неподалеку от дома, откуда открывался вид на альпийские вершины, потом отправились в рабочий кабинет, где царил беспорядок со времени болезни Мии. Бруно и Хайнер, загоревшие и наигравшиеся во время каникул, излучали такую жизнерадостность, что посетитель не уставал ими восхищаться. Гессе было трудно говорить, он подыскивал французские слова, мешал их с немецкими. Но писатели вскоре нашли общий язык. Борьба, которая их объединяет, трудна. Многие люди, которых оба уважали, поддались на гнусную пропаганду. И в этом обществе, на шаткой земле, изрытой оврагами и испещренной болотами, тяжело брести без поддержки старых проверенных друзей. Горстку интеллектуалов считают «романтически настроенными нытиками» и преследуют насмешками. Во Франции «Голуа» обвинила Ромена Роллана в том, что цель его поездки в Швейцарию — «…заменить эхо пушечных выстрелов на звук пастушьих свирелей».
Близ владений Гессе действительно звучат колокольчики пасущихся стад, однако эти двое готовы принять участие в военный действиях. Их шпага — это перо, активный протест, мужество. Обвинения, которые им бросают, могут быть смертельны, как пули. Интеллектуалы всегда были первыми жертвами агрессоров, которые никогда не прощали им убеждения в превосходстве разума над силой.
Гессе горячится: «Мы в Германии не страдаем так, как вы во Франции, потому что нас не принимают всерьез… Говорят: это писатели, все еще старающиеся уподобиться Гёте или Гердеру…» В саду пахнет лугами, и они идут прогуляться. Наступает вечер. По небу тянется стая птиц. Голос Гессе приобретает таинственный тембр. Он рассказывает о своем детстве, о дедушке из Прибалтики, о бабушке, происходившей из семьи с древними романскими корнями, о своем тяготении и к северу, и к югу, говорит о поисках внутренней свободы. Ромен Роллан, бургундец, которого восхищает немецкая культура, внимательно его слушает. «Мучительные противоречия восточной культуры, страдания, сомнения, надежды, вся трагедия европейского сознания» составляет содержание беседы этих двух стоиков, держащих путь среди нежной красоты швейцарского пейзажа. В темноте поблескивают листья глициний. Они вспоминают убийство Жана Жореса, захваченную Бельгию, Стефана Цвейга, который «хочет собрать в Женеве лучших представителей всех наций и организовать своего рода Парламент морали». И говорят о Германии, подарившей миру ощущение божественного, культура которой содержит огромный потенциал радости жизни, о Германии, владеющей блистательными мыслителями, великой поэзией и музыкой. Гессе высказывает свою приверженность искусству и культуре Азии: «Это гармоничный и обладающий внутренним единством идеал, который дает возможность постичь жизнь во всей ее полноте, воспринять внутреннее содержание и небесного, и земного одновременно, это понимание жизни как субстанции, характерной аристократическим равновесием составляющих ее элементов».
Поздним вечером Герман и Мия проводили гостя до станции Остермундинген, откуда он доехал до Туна, где в отеле «Бельвю» его ждала почта. «14 августа, — записывает Роллан в дневнике, — Гессе мне написал, что в случае, если мне это доставит удовольствие, его друг Граф, органист Мюнстера из Берна, будет в моем распоряжении, чтобы исполнить для меня в соборе произведения предшественников Баха — Букстехуде, Шюца, творчество которых он хорошо знает». «Есть только одно королевство мира, — продолжает Гессе, — и оно несокрушимо, оно находится в сердце каждого человека, который понимает всю глубину Баха, Платона или „Фауста“. Жить в этом королевстве, считать его своей родиной и участвовать в его создании возможно для каждого из нас».
9 августа 1915 года Герман пишет сестре Адели: «Уже некоторое время в сотрудничестве с посольством Германии в Берне я осуществляю новую деятельность. С одной стороны, это помощь военнопленным, с другой — то, о чем я должен молчать». Какие же дела захватили Гессе настолько, что, как он пишет Эмилю Мольту 9 октября 1915 года, у него «нет больше ни времени, ни соответствующего душевного состояния, чтобы заниматься поэзией»?
Не секрет, что эта миссия состояла в осуществлении связи между французским Министерством иностранных дел и либерально настроенными политическими деятелями Германии. Французское посольство в Берне увидело в лице Гессе идеального посредника. Писатель же решил привлечь к переговорам Конрада Хауссмана. В телеграмме от 8 августа 1915 года он сообщает Хауссману о прибытии французского дипломата: >«Парижанин должен прибыть между 10 и 15 августа. Приезжай, пожалуйста…» Кто был представителем французской стороны, неизвестно, неизвестны также темы состоявшихся бесед. Об этом можно лишь строить предположения той или иной степени вероятности. В Германии, как и во Франции, существовали две позиции: одни стояли за войну до победного конца, другие — за прекращение кровопролития. Во Франции Морис Баррес из своего рабочего кабинета посылал в «Эко де Пари» статьи, призывающие к истреблению давнего врага. В Берлине философ Макс Шелер восторгался германской культурой и осуждал романскую цивилизацию.
Однако немецкий народ устал от ненависти. Герман Гессе понял это, когда по пути в Штутгарт посетил Фрибург и Лорраш, куда сопровождал немецкого профессора Ричарда Волтерека, вместе с которым занимался проблемами военнопленных. Он делится своими наблюдениями с Роменом Ролланом 4 октября 1915 года: «К тому же в Германии у меня сложилось впечатление, что в народном восприятии идея ненависти не занимает главенствующего положения». Война нужна милитаристским кругам для удовлетворения амбиций и военным магнатам для обогащения. Маленький народ желает мира. Германия являет собой патетический образ огромной затравленной провинции. Лица людей хранят выражение обреченности.
То, что во Франции ситуация была несколько иной, вполне объяснимо: война разворачивалась на ее земле, ей хотелось отыграться за унижение 1870 года и отвоевать потерянные провинции, несмотря на неудачи маршала Жозефа Жоффра в Артуа и Шампани.
Во время своего краткого пребывания в Германии Герман имел возможность посетить Швабию, дышавшую осенней прелестью. Шварцвальд все так же простирает свои владения. В долинах возвышаются замки, и везде царит такой покой, что трудно поверить в реальность войны: мирно журчат ручьи, а школьники сидят как обычно в школе за своими тетрадками. Но все привыкли питаться картошкой и собирать ревень, чтобы варить на зиму варенье. Люди сохраняют косточки от фруктов, чтобы добыть из них масло, и женщины достают из чулана древнее веретено. Мало мужчин, много детей и старых ремесленников, которые с радостью узнают потомка Гессе и Гундер-тов. Столпившись возле фонтана, они обсуждают цены на хлеб и займы, которые не помогают закончить войну. Родное жилище Германа не изменилось. Издательство не функционирует из-за недостатка бумаги и находится под охраной, а жилая часть дома закрыта. Иоганнес почти ослеп и живет теперь вместе с дочерью Маруллой, которая служит учительницей в Корнтале. Герман навещает их не более чем на полчаса: время его путешествия жестко расписано.