Но переубедить друзей было невозможно. Один из них, Каракозов, подкараулил царя у Летнего сада и выстрелил несколько раз из револьвера.
Пули пролетели мимо. Каракозов целился неточно. Каракозова и тех, кого заподозрили в соучастии с ним, бросили в крепость.
Тогда, четыре года назад, Германа арестовали вместе с другими, но ненадолго. Через два месяца выпустили, так как не хватило улик. А многие из друзей до сих пор за решеткой.
Нет, выстрелы не годятся. Бороться надо по-другому…
– Мсье студент! – окликнули его вдруг.
Он оглянулся.
– Идите к нам!
Компания девушек завтракала на берегу.
– Идите, не бойтесь!
– У нас вкусные пироги.
Герман независимо улыбнулся.
– Благодарю вас. Я позавтракал.
– Так посидите с нами!
Но он поспешил уйти подальше от соблазна.
На безопасном расстоянии оглянулся снова. Девушки все так же сидели на песке и чему-то смеялись.
«Если бы сыт был, – усмехнулся Герман, – наверняка подсел. Лопал бы пироги да болтал о всяких пустяках. „Бы, бы…“ Стыжусь вроде. А чего? Дурачина! Ходи теперь, затянув ремень».
В кармане двадцать шиллингов. В Дьеппе, стало быть, не позавтракаешь. На билет от Брайтона до Лондона уйдет семь с пенсами, да в Лондоне без мелочи как?.. Придется терпеть до обеда на английском берегу.
В миле от пристани повстречал старуху.
Она что-то искала на берегу, отшвыривая в сторону клюкой какие-то маленькие предметы, а иногда нагибалась и бросала их в корзину.
Старуха была сморщенная, сгорбленная – ни дать ни взять баба-яга. Она бормотала что-то себе под нос и не обращала внимания на человека, который подошел к ней.
– Что вы собираете, бабушка? – спросил Герман.
– Ракушки, – старуха даже не взглянула на него.
– Зачем?
– Зачем бедняку булки!
– Вы их варите?
– Так едим.
Герман поднял одну ракушку, раскрыл створки, лизнул серую внутренность: язык обожгло.
– Постой! – прикрикнула старуха. – Эти не едят. Это не устрица.
Она показала, какие съедобные: небольшие двухстворчатые ракушки синеватого цвета.
В памяти лукаво сверкнули пушкинские строчки:
Глотать, правда, самому никогда не приходилось. Даже не видел их. У петербургского студента (если он не барчук) на такие деликатесы денег не бывает. Но все, как говорится, приходит в свой черед. Вот они, устрицы. И не как-нибудь, а прямо на песке, в натуральном виде. И к тому же бесплатно.
Старуха пробурчала:
– Откуда вас только несет таких, голодных? И все туда, туда…
Ткнула клюкой в сторону моря.
– Не ворчи, бабушка, устриц на всех хватит.
– Устриц хватит… море большое…
Старуха нагнулась к песку.
Герман, повеселев, принялся собирать ракушки и выковыривать из них жирных моллюсков.
Правда, после этой закуски пощипывало в горле и чертовски хотелось пить, зато отцепился голод.
Хорошо все же у моря наткнуться на добрую бабу-ягу!
Через Лондон поехал в омнибусе. Забрался, конечно, на империал – что-то вроде второго этажа, там свежий воздух и все отлично видно.
Лондон был по-своему очень красив в тот ясный летний день.
Улицы, улицы, улицы. Словно глубокие каньоны, пробитые в темном камне быстрым потоком. И он действительно струился, бурлил, шумел – людской безостановочный поток – по дну нескончаемых улиц-каньонов.
Кучер омнибуса с непостижимым искусством прокладывал дорогу среди людского муравейника, щелкал длинным бичом, отчаянно натягивал вожжи, когда какой-нибудь шустрый джентльмен соскакивал вдруг с тротуара прямо под ноги лошадям. Кучер кричал пешеходам какие-то пронзительные слова и переругивался с кебменами[1] и кучерами других экипажей.
Где хваленое британское спокойствие? Герман видел толпу быстрых, деловито сновавших людей, которые не стеснялись громко разговаривать и размахивать руками.
Сюртуки, визитки, длинные платья женщин, цилиндры, шляпки – все это сплеталось в суетливый хоровод, напоминавший уличную жизнь Парижа, Рима и других шумных городов Европы. Вот только блузы моряков попадались здесь чаще и вносили особенный оттенок в пестроту лондонской толпы. Да, пожалуй, мостовая и тротуары были немного почище, чем в столицах Франции и Италии, хотя грязи и мусора на лондонских улицах тоже хватало.