Но франт не торопился. Усидчиво, с терпением немца-мастерового чинил свои теодолиты, колдовал над картой и, как замечал хозяин его квартиры, частенько наведывался по соседству в дом советника губернского суда Савостьянова, старого канцелярского барсука и отца прехорошенькой семнадцатилетней дочки.
Но… Чурин был человек скромный и уважал своего постояльца, он бы ни за что не проговорился, к кому это выбегает молодой человек, когда над домами и деревьями спускаются зимние сумерки. Он только ухмылялся, с сожалением вспоминая, что сам в молодые годы никогда не был так стремителен с барышнями, и в душе желал своему постояльцу успеха. Он ему симпатизировал. Любавин с ним был всегда добр и ласков, не торгуясь заплатил деньги вперед, а перед сном (если не задерживался у кого-нибудь в гостях) сам предлагал партию в шашки и вел лестный для старого замшелого чиновника разговор о его житье-бытье, о прежних годах и нынешних губернских делишках.
В один из последних январских дней заглянул к Любавину и Иоганн Францевич (Иваном Францевичем его называли в Иркутске для краткости и удобства). Ловко увернулся от рук вежливого хозяина, когда тот намеревался помочь ему снять и повесить шубу, одернул на круглом брюшке пестрый жилет и легкими, гуттаперчевыми шагами прошелся по комнате. Поморщил несколько мгновений лоб над картой почв, полистал «Космос» Гумбольдта и математическую географию Талызина (книги небрежно лежали на столе), и заговорил гибким, тоже как бы гуттаперчевым голосом:
– А я к вам, почтеннейший Николай Николаевич, по делу-с. По просьбе и, так сказать, поручению ее высокоблагородия. Поскольку на вечере у их высокопревосходительств имеет быть лотерея, то ее высокоблагородие, которой поручена и, так сказать, доверена организация этого дела-с, просили, то есть поручили, мне, вашему покорному слуге, произвести подписку-с у части имеющих быть приглашенными на сей вечер. Поэтому, можно сказать, случаю я и у вас, к вам-с.
Он галантно полусогнул в поклоне полненькое туловище.
– С охотой приму участие. – Любавин полез в карман за бумажником. – Какую сумму изволят принимать?
– Это как вам удобней. Я думаю, пяти рублей достаточно-с.
– Вот, извольте. Только вы, любезный Иоганн Францевич, не утаите уж передо мной, кто же такие их высокопревосходительства, устраивающие вечер, и ее высокоблагородие, хлопочущая о лотерее?
– Разве я не сказал?! – всплеснул руками Иоганн Францевич. – Вечер будут у генерал-губернатора, а лотерею организует госпожа полковница Бориславская.
– По какому же случаю лотерея?
– Сумма пойдет в фонд воспомоществования заключенным пересыльной тюрьмы.
– Есть такой фонд?
– А как же!
– И организует этот фонд супруга полицмейстера?
– Госпожа Бориславская – известная филантропистка.
– Не смею спорить, милейший Иоганн Францевич. Как говорится, диалектика судéб.
– А вы разве не разделяете гуманизма взглядов?
– В каком то есть смысле?
– В том смысле, что и заключенные – существа божьи. А значит, облегчение их участи – обязанность общества.
Гуттаперчевый голос Иоганна Францевича окреп и даже зазвенел.
– Нет, Иоганн Францевич, я не разделяю гуманизма взглядов.
– А я полагал, что вы человек образованный, так сказать, новый-с.
В голосе Иоганна Францевича самое неподдельное разочарование.
– Ошиблись, дорогой Иоганн Францевич. Я человек сугубо старый. За веру, так сказать, царя и отечество! Филантропия к заключенным мне абсолютно чужда.
– Жаль-с. – В черных глазах Иоганна Францевича сожаление. – Непонятно тогда – зачем вам это?
Показал на карту.
– То есть как зачем?
– Хлопоты, беспокойство, лишения-с, так сказать, комфорта. Если тут нет гуманизма чувств…
– Я состою на государственной службе.
– Все же…
– Скажите, Иоганн Францевич, – Любавин доверительно взял собеседника под руку, – эти мысли о гуманизме – ваши собственные, – Любавин сделал паузу и посмотрел в глаза вдруг переставшего улыбаться Иоганна Францевича, – или у вас тут в Иркутске общее направление такое?
– Общее, – быстро кивнул Иоганн Францевич, – вот и госпожа Бориславская… И вы знаете, она мне говорила… Она будет фраппирована, когда узнает вашу точку. Исключительная женщина.
– Что делать, Иоганн Францевич… Но вы меня, признаться, тоже удивили.