– А сидите за что?
– За то, милый, что правил ихних не приемлю.
– Вот и я не приемлю, – улыбнулся Лопатин, – только правила их на этот раз сильней меня оказались.
– А ты не поддавайся. Правила их, да ты-то не ихний.
– Это как?
– Сам я, мол, по себе, и правила ваши мне не надобны. Не ваш я.
– Чересчур уж просто что-то.
– Зато верно.
– В тюрьме сидеть – один черт, – подал голос чиновник. – Ты, старик, сколько лет сидишь?
– Четвертый пошел.
– Ну вот.
– Выберемся, – сказал Лопатин.
Во все следующие дни он разговаривал со стариком.
Судьба Шишкина была драматична и по-российски проста.
Происходил он из крестьян. Трижды крестился на разные фасоны, побывал в четырех сектах. Каждая секта ругала других. Молокане честили духоборов, духоборы по косточкам разбирали молокан. Но ни те ни другие не могли утвердить что-либо свое, истинное, с чем нельзя было бы спорить. Шишкин, человек вдумчивый и строгий, увидел: учения всех сект – выдумки. Он распростился с сектантством. Потом отверг и религию.
Отказавшись же от бога, расстался разом и с уважением к властям.
Начальство засадило его в арестантские роты как бродягу, не помнящего родства. Все, разумеется, знали, кто он такой, но непреклонный характер крестьянина раздражил суд.
Его погнали в Сибирь.
По пути он обратил в свою веру Иванова.
Непокорность не наших была эффектна и заразительна. Они не признавали права властей распоряжаться их судьбой и уступали лишь силе. Они ничего не делали, что должен был делать каждый, сажаемый за решетку. Охотников подражать им находилось на первых порах немало, но мало кто выдерживал до конца: в распоряжении начальства были плети, карцеры, голодный паек.
Их не похожая ни на что строптивость была сродни общему недовольству простого народа.
Лопатин вспомнил письмо крестьянина Симбирской губернии Петра Мартьянова царю:
«…обстановка ваша народу не нравится, государь!.. Взятки сладострастных рыцарей позорят век ваш, раздача мест служебных в империи любовницами их – оскорбляет общество… приводит народ в ужас и изумление и заставляет его видеть в чиновниках правительства грабителей и служителей тьмы, проклятых и в сей жизни и в будущей, а на самом правительстве – печать антихриста и сатаны… Неужели система государственного управления, допускающая возможность подобных несообразностей и личностей, будет самими вами дальше и терпима и сохраняема?..
За что страдают старообрядцы, за что отрывают их от работы в дорогое для крестьянина летнее время и гоняют в губернские города гуртом, сотнями человек, из-за сотни верст разные взяточники, в образе полицейских и попов, к взяточникам консисторского[14] и губернского граблений?..
Мы людей не виним, – система виновата, а не люди».
Чудак-крестьянин, взывавший к совести царя, умер на каторге. Строптивец Шишкин, четвертый год сидящий в иркутском остроге, может просидеть там еще столько же. Какие кары уготовлены другим таким же борцам-одиночкам? Об этом знают наверняка лишь чиновники столичных и губернских граблений. Но ни им, ни самому царю не остановить этих протестантов и правдолюбцев. Они выходят из всех слоев народа и с каждым годом их все больше и больше!
– И для чего ты все чертишь? – с укоризной спрашивал Шишкин. – Для чего ты все ссылаешься на законы? Сам говоришь: «Я не признаю ни вас, ни законов ваших», – а требуешь, чтобы тебя судили по закону? Знаешь, что в писании сказано? «От закона не оправдаешься». А ты все хлопочешь, норовишь законом от закона оправдаться. Сказал бы им: я не ваш и ни вас, ни ваших законов не признаю, судите меня как хотите. Им тебя не усудить: уйдешь из рук, как вьюн.
– Из рук ускользнешь, – посмеивался Лопатин, – а из тюрьмы не выскользнешь.
– Сам виноват, – ты им все закон да закон! Они тебя на этом и ловят. Им, чертям, только палец протяни – всю руку отхватят.
– Небось не отхватят. Я их заставлю выпустить меня отсюда!
– Дай бог.
Старик сомневался. С неодобрением смотрел, как Лопатин переписывается с кляузными крысами из иркутского окружного суда. Но Лопатин не поддавался уговорам. Верил: победить врагов сможет их же оружием. Он сам неплохо разбирался в запутанном русском судопроизводстве и знал: у суда нет против него никаких улик.
Однажды, к удивлению всей камеры, в тюрьму явился полковник Бориславский.
Разглядывая в упор Лопатина своими выпуклыми глазами, заявил: