– Ладно, – сказал наконец жандарм, уходя из комнаты, – я протелеграфирую в Петербург. Вам придется подождать.
Лопатин пожал плечами.
Ключ в замке повернулся два раза.
Целый час никто не появлялся. Лопатин слышал, как где-то за стеной тяжело продышал паровоз и лязгнули буфера вагонов. С перрона доносился неясный шум голосов.
Прошел еще час.
Шум на перроне усилился. Паровоз выпустил струю пара и, медленно вздыхая, тронулся с места.
«Уехала Зина или нет? – тревожась, думал Лопатин. – Что бы ни случилось, она должна уехать с этим поездом и ждать меня по ту сторону границы, как мы условились. Она не имеет права остаться. Ее тоже могут заподозрить, а разговаривать с жандармами она, кажется, еще не умеет. Только бы она уехала!»
Прошел еще час.
Возня на перроне затихла.
О Лопатине словно забыли. Он сидел, ходил по комнате, пытался что-нибудь увидеть сквозь замазанное мелом окно.
Окно напоминало о комнате иркутской гауптвахты. Там тоже оно было не тюремным, а высоким, в рост человека, но тоже – в решетке и замазано мелом: еще не тюрьма, но уже не свобода.
«Куда пропал этот жандарм? Воображает, что чего-нибудь добьется, промурыжив меня здесь».
Пошел четвертый час.
В коридоре вдруг застучали шаги, щелкнул ключ, дверь распахнулась, офицер с белой бумажкой в руке быстро приблизился к Лопатину и радостно сказал по-русски:
– Вы свободны! Я получил телеграмму. Все выяснилось в вашу пользу.
– Что вы сказали? – как и раньше, по-французски, спросил Лопатин, спокойно глядя ему в лицо.
– Вы свободны, – менее уверенно повторил жандарм.
– Говорите же по-французски, – недовольно потребовал Лопатин.
– Вы свободны, – жандарм спрятал бланк телеграммы в карман и взял Лопатина под руку. – Вы свободны, дорогой господин Роллен. Извините за всю эту мистификацию. Но, вы знаете, революционеры доставляют нам массу хлопот, – он доверительно засмеялся, – а вы имеете несчастье быть похожим на этого Лопатина. В знак нашего примирения позвольте пригласить вас в ресторан.
– В ресторан? О, да, да! Я очень рад. Я не сержусь. Я понимаю. Но прежде чем в ресторан, мне надо…
– Понимаю, понимаю, – и, поддерживая господина Роллена под руку, жандарм вышел с ним из комнаты с решетчатым окном.
Они встретились сразу же после границы и уже не расставались. Они были одни. Рядом шумела, суетилась, вздорила толпа, но она не задевала, не вовлекала их в свой водоворот. Они жили отдельной от нее жизнью. Они были одни даже тогда, когда приходилось вместе со всеми ожидать поездов на длинных перронах Берлина и Праги, или тесниться в крохотных купе пассажирских вагонов, или сидеть в густо набитых ресторанчиках курортных городов. Внешний мир лишь изредка прорывался к ним то с букетом красной гвоздики, которую застенчиво предлагала старушка баварка, то с веселым криком мальчишки газетчика на берегу Боденского озера.
Лопатин не был и раньше похож на обычных путешественников. А в эту, вторую свою поездку в Западную Европу он еще меньше хотел знакомиться с жизнью чужих стран, хотя на этот раз он чаще делал остановки, чаще высаживался в незнакомых городах Германии, Словакии, Австрии и задерживался в них на день, два, а то и больше. Делал это для Зины – за границу она попала впервые. Делал это и для себя – с каждым днем ему все больше хотелось продлить эту совместную поездку.
Он хитрил и с радостью замечал, что и ей по душе такие перерывы в их путешествии к месту назначения.
Они бродили по узким улочкам Праги и стояли до полуночи у готических соборов Дрездена, слушали, как журчит Влтава, и бросали камешки в быстрый Дунай.
Она рассказывала ему о своем детстве в чопорном доме отца, богатого петербургского коммерсанта, о своих юношеских мечтах, о том, как впервые прочитала Чернышевского и Герцена. Смеялась, вспоминая, как довольный отец благословлял ее на брак с поручиком Апсеитовым.
Отставной артиллерийский поручик Апсеитов, столбовой дворянин и солидный, с достатком человек, был, по мнению отца, весьма выгодной партией.
«Ведь эта маленькая ложь стоит свободы? Стоит того, чтобы заняться полезным делом?»
А Лопатин рассказывал о Сибири, о русских мужиках и жандармах, о подпольной работе.
Она узнала, что четыре человека из его ставропольского кружка, как недавно ему сообщили, сами занялись пропагандой. Они пошли в народ. Двое сейчас где-то в Ставропольской губернии, один на Кавказе, а четвертый, кажется, под Тамбовом.