Зина смущенно смотрела на пожилую женщину, которая так бурно встретила Лопатина, а тот был тоже, кажется, чуточку смущен. Он посмотрел в лицо Зины, улыбнулся Ленхен и взял Зину за руку:
– Мы, правда, между собой этого еще не решили, но перед вами трудно лукавить. Что мы ответим, Зина?
– Отвечай ты, – тихо сказала девушка.
И это впервые сказанное «ты» помогло Лопатину ответить легко и просто:
– Это моя невеста, Ленхен.
Она закивала головой:
– Вот и хорошо, вот и чудесно, – она улыбалась Зине. – Вы смотрите за ним, чтобы опять в Сибирь не ускакал… – Она двинулась вперед, в комнаты. – А я гляжу, кто это с тобой. Лавров писал, что ты к нам собираешься, да не догадался намекнуть, что не один. Поздравляю тебя, голубчик. Невеста у тебя красавица, смотреть приятно, и характер, вижу, ровный, спокойный. Как раз для тебя.
Лопатин шагнул в знакомую комнату.
Навстречу спешили Маркс и его жена.
Лопатин взял руку Женни Маркс и, сжав ее тонкие пальцы, приник к ним лицом.
Все стояло на прежних местах: столы, шкафы с книгами. Книг, пожалуй, прибавилось; в шкафу, что у двери, они были размещены по-другому, теснее.
Лопатин чувствовал себя так, словно попал в обстановку, знакомую с детства. Словно рос мальчишкой среди этих книг, в этой просторной комнате, в присутствии этого человека.
Снова хотелось засиживаться в кабинете Маркса допоздна, вытаскивать из шкафов книги, перелистывать журналы, желтые страницы газет, слушать шагающего по своей дорожке хозяина.
– Значит, все попытки спасти Чернышевского обречены, – заключил Маркс, выслушав рассказ о том, что произошло в Сибири. – Теперь, надо полагать, жандармы станут следить злее.
– Да, злее. Но спасти можно.
– Вы не оставили надежды?
– Наоборот. Я обдумал новый план.
В глазах Маркса озабоченность:
– Не спешите ли вы опять, Герман?
– Нет. Освобождать надо с помощью самих жандармов.
– То есть?
– Переодеться жандармом и с поддельными документами на перевод Чернышевского из Вилюйска в Якутск или Иркутск увезти его. До китайской границы, а там – в Японию.
– Как-то слишком просто.
– И просто и сложно, – Лопатин впервые высказывал вслух свой новый план. – Просто достать форму, просто сыграть роль жандарма. Просто провезти человека через Сибирь до Китая. Сложнее с людьми и документами. Потребуется несколько помощников. В этом я убедился. Необходимо точно установить форму документов, по которым выдают для перевозки ссыльных. Готовиться надо тщательно и осторожно.
– Может быть, вы и правы… Но не торопитесь, Герман, не спешите, заклинаю вас!
– Русские говорят: за битого двух небитых дают. Теперь я буду действовать иначе. Это последний шанс. Я проживу за границей столько, сколько потребует подготовка. Буду подбирать людей. А пока считайте меня снова своим союзником в битвах с недругами и в спорах с друзьями.
– Вы имеете в виду Лаврова? – в глазах Маркса сверкнул веселый огонек. – Да, ему не хватает твердости избавиться от предрассудков. Но мне кажется, что участие русских в революционном движении европейских стран будет с каждым годом усиливаться. Вы, русские, и вообще славяне, можете гордиться поведением своих соотечественников в дни Парижской коммуны. У меня хранится письмо Томановской из Парижа. Она прислала его в Генеральный совет в апреле 1871 года.
– Лизы Томановской?
– Да, ее. Я склоняю голову перед бесстрашием и силой этой маленькой женщины. Вот письмо.
Лопатин прочитал:
«По почте писать невозможно, всякая связь прервана, все попадает в руки версальцев[19]. Серрайе, только что избранный в Коммуну и чувствующий себя хорошо, переправил в Сен-Дени семь писем, но в Лондоне они, по-видимому, не получены. Я послала Вам телеграмму из Кале и письмо из Парижа, но с тех пор, несмотря на все поиски и расспросы, я не могла найти никого, кто бы ехал в Лондон. Как вы можете оставаться там в бездействии, в то время как Париж из-за этого на краю гибели? Необходимо во что бы то ни стало агитировать в провинции за помощь нам. Парижское население (известная часть) героически сражается, но мы никогда не думали, что окажемся настолько изолированными. Тем не менее мы до сих пор сохранили все наши позиции. Домбровский[20] сражается хорошо, и Париж действительно революционно настроен. В продовольствии нет недостатка. Вы ведь знаете, что я пессимистка и вижу все в мрачном свете, – поэтому я приготовилась к тому, чтобы умереть в один из ближайших дней на баррикадах…»