Писал статьи, доставал на пропаганду деньги, помогал попавшим в беду товарищам, выступал на митингах, посылал Марксу и Энгельсу информацию о России.
Кроме того, переводил на русский язык книги по естествознанию и философии. Переводы устраивал Николай. Надо было зарабатывать на жизнь.
Исподволь, расчетливо и осторожно, готовил побег Чернышевского.
Но и на этот раз все рухнуло.
Поспешил Ипполит Мышкин.
Лопатин познакомился с ним за границей у Лаврова, подружился, посвятил в свой план. Как пять лет назад Лопатину, Мышкину показалось, что ждать преступно. Не рассчитав все до конца, втайне от Лопатина, он бросился в Сибирь, счастливо добрался в мундире жандармского офицера до Вилюйска, но там был заподозрен и схвачен.
Ему, правда, удалось бежать. Но Чернышевский остался в Сибири.
Лопатин был в отчаянии.
Предпринимать третью попытку было бы просто бессмысленно.
Тем временем правительство русского царя затевало политические процессы.
За пропаганду среди народа судили в 1877 году пятьдесят человек. В следующем – сто девяносто три.
Одним из них был брат Лопатина – Всеволод.
На фотокарточке, которую прислали Лопатину, была снята группа осужденных и среди них брат – заросший бородой, усталый, совсем не похожий на того веселого молодого студента, каким помнил его Лопатин по последней встрече.
Лопатин помог Энгельсу собрать материал об этом суде для европейской прессы.
В самый разгар суда был ранен московский градоначальник Трепов.
Стреляла молодая девушка Вера Засулич.
Незадолго до этого Трепов приказал высечь политзаключенного Боголюбова за то, что тот не снял перед ним шапку. Засулич выстрелила в Трепова, думая, что выстрел заставит жандармов прекратить зверства.
«Россия негодует, – думал Лопатин, – Россия стоит перед чем-то новым. Она ждет. Надо ехать туда. Слишком важны события. Надо видеть все своими глазами и, если потребуется, принять участие!»
– Ты ведь скоро вернешься? – спросила Зина.
– Нет, не скоро.
– Почему?
– Дел на этот раз будет больше.
– Но к Новому году приедешь?
– А если вы на Новый год – ко мне?
– Куда?
– В Петербург или в Москву.
– Ты с ума сошел.
– Нисколько. Нам вообще надо подумать о том, чтобы насовсем перебраться в Россию.
– Но как?
– Как все. Будем жить нелегально.
– Это опасно, Герман.
– Зато Новый год будем всегда встречать вместе.
– Я не хочу расставаться с тобой, ты знаешь, – она заглянула ему в глаза, – но я боюсь. Все время жить с оглядкой, вздрагивать… Я не привыкла к этому.
– Вздрагивать не надо, – он погладил ее волосы, – а привыкнуть можно ко всему. Да к тому же ты будешь жить совершенно спокойно. Мы снимем квартиру где-нибудь под Петербургом – в Павловске или Царском Селе. Ты не беспокойся, я сделаю все, как надо.
– А как же Бруно?
– Что Бруно?
– Как приучить его к тому, что отца и мать станут называть по-другому?
– Да, действительно, – Лопатин потер лоб. – Бруно!
Из другой комнаты пришлепал сын.
– Как меня зовут?
Мальчик молчал.
– Как зовут папу?
– Папа, – сказал Бруно.
Зина рассмеялась:
– Мы с тобой оба глупые. Разумеется, папа. – Она нагнулась к сыну. – А как зовут папу другие тети и дяди?
Бруно покрутил круглой головой:
– Дядя, который подарил лошадь, зовет Лопатин. А другой зовет Герман.
– Это какой другой?
Мальчик задумался.
– У которого синяя борода.
– У кого же это синяя борода?
– Большая синяя борода.
– У людей синих бород не бывает.
– Нет, бывает.
– Это же Лавров! – не удержался от улыбки Лопатин, вспомнив, как рассказал сыну сказку «Синяя борода», а он потом говорил, что у Петра Лавровича такая же борода, только глаза не такие – добрые и в очках.
– Вот видишь, – серьезно сказала Зина и поцеловала сына. – Иди играй.
Бруно деловито зашагал к себе. Он объезжал новую деревянную лошадь, которую подарил ему Лафарг.
– Да, с таким конспиратором только сыщиков за нос и водить! – присвистнул Лопатин. – Ну да что-нибудь придумаем.
Решено было так: он отправится в Россию один, Зина и Бруно приедут позже, к Новому году. Зина недавно хворала, ей следовало после болезни окрепнуть.
В августе Лопатин был уже в Петербурге.
Поздним вечером, на третий или четвертый день после приезда, он сидел у своего давнишнего друга Сергея Кравчинского, который был известен среди революционеров отчаянной храбростью и литературным талантом.