– Дело пытаете али от дела лытаете? – оживленно спрашивал Успенский своим глуховатым, словно простуженным голосом, не убирая рук с плеч Лопатина и Кравчинского.
– От дела лытаем.
– Тогда, чур, вместе, – Успенский смотрел в лицо Лопатина: они не виделись около года. – Писал, писал, аж оползни в башке.
– Я думал, вы уехали, – сказал Кравчинский.
– Какое! Мой благодетель потребовал очерк: в счет погашения долга. Крохобор. Без этого не дает аванса. Вот так, добрые молодцы. Сижу и вымучиваю. Жена в деревне без копейки с ребятишками. А в номерах, где я остановился, сейчас концерт. Сосед за стенкой, купец, пропивает денежки с цыганками. Сбежал.
– Да зачем вы, Глеб Иванович, все в этих номерах? – как-то отчаянно вырвалось у Конашевича.
– Черт его знает. Привык, наверное. Да и не засидишься в этом балагане. А долго в Петербурге я не могу. Не могу, Васенька. Душу из меня высасывает этот город.
В голос Успенского просочилась тоска, но тут же пропала. Снова весело и громко:
– Как же я рад, что вас встретил! А вы, Герман, давно приехали?
– Да только что.
– Ах, как хорошо! Я вас всех сто лет не видел. Приезжайте, братцы, ко мне. В деревне сейчас благодать. Такая благодать! А? Раз-то в году можно? А то все врозь да врозь. Рассеяны по лику земли…
Замолчал, сосредоточенно вглядываясь вперед.
– Любопытный был у меня разговор… Ехал я в Ленкорань с одним мужичком. У дороги – поле чем-то засеяно, а чем – не поймешь: зеленая травка кустиками, с проплешинками, словно подергал ее кто-то. «Что тут такое?» – спрашиваю. А он поглядел, головой помотал: «Кто ж его знает, не видно… Должно, какая-нибудь… рассея». «Какая рассея?» «Да откуда я знаю? Посеяли, вот и растет. Рассея».
Успенский убрал руки с плеч, застегнул распахнутый пиджак, поежился:
– Не прав ли народ наш, говорящий не Россия, а Рассея?.. Пространства огромные, а засеяны жидковато, разбросанно, не поймешь чем. Рассея…
– Любопытно, – задумчиво сказал Лопатин.
– Не согласен! – рубанул рукой воздух Конашевич.
– Почему? – спросил Кравчинский.
– Мы-то на что? – молодой бас прокатился над Фонтанкой. – Мы соберем эту рассею!
– Правильно, Вася, правильно. Только зачем так громко?
– Надоело тихо!
И тут вмешалось пятое лицо.
Это было уже как раз на углу Фонтанки и Невского проспекта.
Из-за полосатого приземистого домика вырос городовой:
– Почему шум?
– Никакого шума.
– Нехорошо, господа.
– Какие мы тебе господа? – взорвался Конашевич.
– Спокойно, Вася.
– Да чего с ним спокойно!
Конашевич отодвинул в сторону полицейского. Тот схватил его за рукав. Кравчинский миролюбиво остановил городового за плечо:
– Полно. Выпил немного человек.
Но городовой уже обозлился:
– Не встревайте, господин!
И к Конашевичу.
– Пройдемте.
Лопатин посмотрел кругом – никого. Невский пуст – второй час ночи. Повернулся к городовому:
– Вот что, дядя, ступай своей дорогой, а мы – своей.
Но городовой, не отпуская руку Конашевича, выдернул свисток.
На свист из бокового подъезда большого красного дома – дворца великого князя, брата царя, – один за другим стали выскакивать жандармы.
И, как назло, ни одного извозчика!
Конашевич продолжал бунтовать. Может быть, он и впрямь опьянел?
Городовой отпер дверь полосатого домика.
«Этого еще не хватало!» Лопатин решительно опустил руку в карман.
От Сергея не ускользнуло его движение, он шепнул: «Стрелять не надо. Во дворце еще есть охрана, а Глеб Иванович быстро бегать не может». И первым нанес удар одному жандарму. Тот охнул, отшатнулся и схватился за скулу. Но два других тут же набросились на Сергея сзади и стали выворачивать ему руки.
Это произошло в какие-нибудь пять секунд. За это время Лопатин ударом кулака по голове повалил городового на тротуар. И в следующий же миг ему уже пришлось бороться с пятью жандармами.
Самому сильному, Васе Конашевичу, удалось сбить с ног четырех, но жандармы одолевали. Силы были неравными.
До самого последнего момента Лопатину казалось, что можно будет отбиться, и до самого последнего момента он так и не вынул револьвера. Он помнил слова Сергея. Что будет, если в самом деле еще прибегут жандармы? На своих ногах из центра города не спасешься. Догонят на лошадях. А Глеб Иванович отбивается уже из последних сил…