Ошибки быть не могло. Лондонский и парижский телеграфы славились своей точностью.
«Отец скончался в среду…»
Наморщил лоб, соображая, какой день недели нынче. Но рассчитать не удалось, не мог даже вспомнить числа. Со счета сбился, собственно, еще на границе, когда трое суток вместе с литовскими контрабандистами на какой-то мызе дожидался благоприятной погоды. А потом – задержка в Германии, на границе Франции…
Мог ли он представить, что происходило в это время на Мейтленд-род в маленькой, знакомой до каждой трещинки в паркете квартире Марксов!
Карла Маркса нет.
Невозможно в это поверить.
Ему ведь исполнилось всего шестьдесят пять.
Как же теперь будет без него?
Лопатин, не шевелясь, держал в заледеневших пальцах бланк телеграммы.
Вспоминал лицо Маркса, его походку, жесты, голос…
Прошел час или два. Лопатин и Лавров молчали.
Потом Лопатин присел к столу, пододвинул чернильницу, бумагу, взял перо.
Он писал Элеоноре:
«Маркс умер как раз в тот день, когда я переходил границу России. Таким образом, задержка в несколько дней лишила меня радости еще раз в жизни обнять этого человека, которого я любил как друга, уважал как учителя и почитал как отца».
Перо остановилось.
Лопатин оторвал взгляд от бумаги.
Теперь, когда сам написал о смерти Маркса, мысль об этом с новой силой обожгла его.
Он не мог писать дальше.
Смотрел перед собой, в окно, в ночь, которая привалилась к стеклу, и ему казалось: он видит перед собой эту жестокую, враждебную людям тьму, которая поглотила еще одного человека.
Тьму застилало слезами. Лопатин плакал.
В черные дни марта 1883 года он дрогнул. Жил и действовал больше по привычке, мучительно осваиваясь с новым для себя состоянием, в котором мысли о любимом друге и семье являлись мыслями об утраченном.
Стронуться с мертвой точки помогло письмо Исполнительного комитета «Народной воли», – вернее, двух людей: Ошаниной и Тихомирова. Они спаслись после повальных арестов среди народовольцев и просили приехать в Петербург.
Лопатин и раньше соглашался с Марксом и Энгельсом в том, что надо воевать с русским правительством, но считал: ослабить его страшную власть сможет лишь удар извне. Теперь же приходил к другому выводу. Удар должен произойти изнутри. И силу, способную нанести такой удар, он увидел в народовольцах. Его вступление в партию (услуги народовольцам он оказывал и раньше) завершало многолетний спор между ним и Марксом. Он знал, Маркс одобрил бы его поступок.
Было также ясно: после убийства Александра II «Народная воля» зашла если не в тупик, то в какой-то кривой переулок. Следовало выбираться из него. И чем скорее, тем лучше.
Незадолго до его отъезда Энгельс сказал:
«Все зависит теперь от того, что будет сделано в ближайшем будущем в Петербурге, на который устремлены ныне глаза всех мыслящих, дальновидных и проницательных людей целой Европы… Россия – это Франция нашего века. Ей законно и правомерно принадлежит революционная инициатива нового, социалистического переустройства…»
Лопатин радовался тому, что едет в Россию.
Из Лондона в Россию вела знакомая дорога. До Дувра – на пригородном (как его называли англичане, cheep fast train[25]). Из Дувра до Кале – на пароходе. Оттуда через франко-бельгийскую границу до Льежа в вагоне третьего класса. Потом с пересадкой в Ахене – прямым билетом до Берлина. В Берлине на полдня остановка, а затем – курьерским до Кенигсберга и уже оттуда пассажирским до Санкт-Петербурга.
Всего на дорогу уходило немногим более суток да двести французских франков. Как говорят питерцы, дешево и быстро. Никаких задержек в пути, никаких придирок на границах. Впрочем, только на русской границе за проезжающими строгий догляд. Но если паспорт в порядке – беспокоиться не надо.
Из Петербурга в Париж, до востребования, пойдет телеграмма: «Закладная получена приступаем описи имущества». И замелькают короткие дни, как звенья корабельной цепи. Тогда уже не останется времени для грустных мыслей. Надо будет работать, работать, приободрять других, денно и нощно пребывать начеку, обманывая сыщиков и шпионов.
А пока… пока поезд тащится задымленными полями Вестфалии и Саксонии, можно спокойно обдумать встречу с теми людьми, которые остались на воле после разгрома старого центра партии. И прежде всего – с Сергеем Дегаевым. Он бежал недавно из тюрьмы и на свой страх и риск стал возрождать организацию.