Все шло как у добропорядочных людей: руки двигались, рты жевали.
Лопатин знал свою норму. Мог выпить много и не опьянеть. Поэтому спокойно наполнял рюмки, равно наливая себе и Дегаеву, себе – даже несколько полнее. Дегаев не смог бы его заподозрить ни в чем.
На весь зал гремел горластый оркестрион[26]. Его бравурная музыка заглушала слова, и можно было не беспокоиться, что тебя услышит кто-нибудь посторонний.
– Харчевня! – громко заявил Лопатин. – Столичная, а все равно харчевня! Но, признаюсь вам, как хочется вдруг в такую вот харчевню, когда живешь за границей! В Англии или Франции все, знаете, не то.
– Справедливо!
– А еще, помню, очень хотелось послушать этой дурацкой музыки, когда в Петропавловке сидел. Тишина там гробовая. Не приходилось?
– Нет. Я ведь отбывал заключение не в Петербурге.
– Ах да, простите. Я знаю – в Киеве. Вы говорили.
– Там тоже тишина.
– А порядки – строгие?
– Как сказать? Я толком узнать не успел.
– Вы так и не рассказывали, – подхватил Лопатин, – как вам удалось бежать.
– Что говорить? – Минуту назад размягченное лицо Дегаева вновь замкнулось. – Бежал. Вы разве не бегали?
– Бегал. Потому и любопытно.
– Только поэтому?
– А почему бы еще?
– Кое-кто меня обвиняет.
– В чем?
– Говорят, сам бежал, а другим не помог.
– Вы серьезно?
– Так говорят.
– Бросьте! Кому было бы легче, если бы вы остались за решеткой?
– Вот и я так думаю. А Салова, между прочим, называет это эгоизмом.
– Она плохо знает устав.
– А разве в уставе что-нибудь есть?
– В параграфе пятом записано: если против арестованного нет улик, он может и должен отрицать всякую связь с Исполнительным комитетом и попытаться любыми средствами выпутаться из дела.
– Вы верно помните?
– Еще бы. Я – новообращенный, у меня в памяти устав свежее.
– Вот неожиданность! А я себя словно виноватым перед своими чувствую.
Дегаев склонился над тарелкой, быстро-быстро захлопал белесыми ресницами, беззвучно засмеялся:
– Устав-то я и не приметил!
– Ну, а как бежали, помните?
– Помню. В бочке.
Он снова зашелся смехом.
– Для воды?
– А вы знаете?
– Про вас – нет. Вообще знаю.
– Так что же рассказывать? Все было просто, я даже сам не ожидал. На прогулке прикатили из второго двора водовозку. Солдат куда-то вышел. Я поднял крышку – гляжу: воды нет. Значит, привозили, вылили. Гуляло нас человек десять. «Ребята, – говорю, – рискну». Хватятся – карцер, а не хватятся, может быть, и пронесет. Забрался внутрь, и крышкой меня прикрыли. А через минуту чувствую – поехали… Поехали, поехали и выехали.
– А где выбрались?
– У Днепра. Я по стуку понял, что на лед выехали. Не стал ждать, когда водовоз крышку откроет, сам вылез. Он – «батюшки!»
– Пытался задержать?
– Пытался. Только я сверху спрыгнул ему на голову и придушил. Пока он барахтался да в себя приходил, я – в кусты, по берегу – и в город, в слободку. На квартиру.
Все получалось, как в сказке. Но Лопатин знал: именно вот такие рискованные предприятия часто и оканчиваются полной удачей.
Однако, глядя на собеседника, не мог поверить, что такой счастливый побег совершил этот вот щуплый человек с мигающими блеклыми глазами.
Пока длилась пауза, память подсказала вопрос:
– У ворот бочку проверяли?
Хитроумный способ бегства в бочке был выдуман давно, и о нем должны были знать не только революционеры.
– Нет. Как говорится, и на старуху бывает проруха.
Но Лопатин уже чувствовал: не отстанет от Дегаева, пока не выяснит все.
– Как же вы в зимней одежде пролезли? Отверстия у этих бочек…
Показал руками.
– Не доверяете? – покачал головой Дегаев. – А я ведь кофту ватную снял, прежде чем в бочку лезть. Снял-с.
– Это дело другое. А ехать долго пришлось?
– С четверть часика.
– А, может быть, побольше?
– Может быть, и больше.
– С полчаса?
– Не помню.
– Зато я помню, где тюрьма, где Днепр, где воду берут.
– Так что же?
– Замерзли вы в обледенелой бочке.
– Нет, не очень.
– А я полагаю – зуб на зуб не попадал и руки скрючило. Мороз-то в декабре в Киеве до двадцати доходил. Забыли?
– Забыл.
– Дайте руку.
Лопатин взял тонкую в кисти руку Дегаева, поставил ее локтем на стол, уперся ладонью в ладонь.
– Ну, кто кого?