– Вы правы, – кивает Норрис. – «Хождение» не принесло успеха. Однако это не значит, что с народом не надо говорить.
– Каким образом?
– Печатным словом. Нужна газета не только для нас с вами, – показывает на листок «Народной воли», – но для всей малограмотной и безграмотной России. Действие печатного слова гораздо шире устной пропаганды. Печатный лист забредет в такие уголки, куда апостол пропаганды не бросит и взора.
Норрис говорит уверенно, как о давно решенном.
Все сдвигаются к столу, общий разговор замолкает.
– Сейчас главная задача – привлечь на нашу сторону крестьян и работников заводов и фабрик.
– Верно! – подает голос паренек в косоворотке.
– Погоди, Илья, – останавливает его студент, – тут надо разобраться. Вы имеете отношение к этой статье?
– Косвенное.
– Но вы разделяете ее пафос?
– Несомненно.
– Отлично! Стало быть, призывая к печатной пропаганде среди народа, вы отвергаете проверенный метод борьбы?
– Какой именно?
– Метод Вильгельма Телля!
– Я признаю целесообразным на данном этапе убийство отдельных, наиболее опасных врагов. Но таких расправ должно быть немного и мотивы их должны становиться достоянием всего общества через нашу печать.
– Кого из таких врагов Исполнительный комитет постановил казнить?
Вопрос задал белокурый студент в форменной тужурке.
– Этого сказать не могу.
– Не доверяете? Но у молодежи, может быть, больше оснований не доверять Исполнительному комитету, после того как в нем заправлял Дегаев.
Все зашумели.
– Возможно, – холодно отвечает Норрис. – Это ваше право – доверять или не доверять. Но я не могу ответить на ваш вопрос просто потому, что не посвящен во все планы Комитета.
– Но вы же член Комитета?
– Я агент третьей степени. Надеюсь, вы знакомы с уставом?
– Знаком, – буркает белокурый.
– Не понимаю, – вмешалась одна из курсисток, – зачем вообще все эти степени – первая, вторая, третья. Сколько их вообще? Сами от себя прячемся.
– Да, – соглашается Норрис, – громоздко. Но пока это единственный способ предохранить Исполнительный комитет от поголовной выдачи каким-нибудь провокатором.
– Это так! – снова возвышает свой голос паренек в косоворотке. – И кончай, ребята, об этом. Устав будем обсуждать в другой раз.
Одни сразу, другие с неохотой, но соглашаются. А паренек в косоворотке, следуя каким-то своим мыслям, прибавляет:
– Вам, я думаю, доверять можно. Передайте спасибо Лопатину – хорошо статью написал. Если, разумеется, вы его знаете и видите. Этот номер нам всем как глоток свежей воды.
– Непременно передам. – Глаза Норриса весело светятся. – Непременно. Ему это будет приятно.
– Он в Петербурге? – спрашивает белокурый студент.
– Точно не знаю, но при первой же встрече передам.
– Приведите его к нам, – просит одна из девушек. – Мне так хочется увидеть кого-нибудь из старых революционеров!
– Он не такой уж старый.
– Это вам так кажется, а мне нет. Когда он освобождал Чернышевского, мне было всего восемь лет.
– Ты и сейчас девчонка, – возражает Аннушка. – И тебе нельзя ни с кем встречаться.
– Отчего же мне нельзя?
– Ты, как пойдешь с улицы, обязательно кого-нибудь приведешь.
– Шпиков?
– Поклонников.
Девушка краснеет, и все, кто находится в комнате, смеются.
Дальше пошли новые вопросы, расспросы. Норрис спрашивал, отвечал, не спеша прихлебывал чай. И было заметно: ничто больше не мешает молодежи с доверием относиться к нему. Аннушка все придвигала к нему то полную чашку чая, то варенье, а Норрис не отказывался – принимал то и другое и этим доставлял девушке большое удовольствие. И, видимо, даже это благодушно ленивое поведение за столом увеличивало к гостю дружелюбие молодежи.
Потом кто-то запел песню.
Пели хором «Пловца», «Есть на Волге утес», «Из страны, страны далекой», «Спускается солнце за степи». Пели другие, старые и новые русские, родные революционные песни.
Норрис пел вместе со всеми, и это пение еще больше сближало молодых людей и человека с английской фамилией и русским открытым лицом.
На следующий день его видели на выставке картин Репина.
В залах Академии художеств, где висели картины, толпился народ.
Петербуржцы любили Репина, в особенности молодежь. У иных картин беспрерывно возникали споры. Репин разжигал их и смелой манерой письма и смелыми, порою даже опасными сюжетами.
Портрет писателя Гаршина, картины «Не ждали» и «Отказ от исповеди перед казнью» пугали на этой выставке робких посетителей.