— Смирнова!
Женя поднялась и с ненавистью в упор уставилась на учительницу.
— Что это значит? Женя молчала.
— Вы не желаете отвечать? Я спрашиваю вас как старосту класса, что означает ваше поведение?
Видя, что ее любимица еще крепче сжала губы и застыла без движения, Марина Леопольдовна опустила голову. Может быть, сразу отправиться к Наталье Захаровне? Нет. Она должна сама добиться и выяснить, что случилось, а уж потом принимать какие-то меры.
— Иванова!
Катя, а следом за ней и Светлана поднялись.
— Вы мне можете сказать, что значит эта комедия? Обе девушки молчали.
— Белова!
Валя покосилась на Тамару и, гордо вскинув голову, быстро встала.
— А вы? Вы тоже не желаете со мной разговаривать? Алексеева! Ерофеева! Вершинина! — вызывала по очереди учительница.
Девушки вставали, и по их лицам не трудно было угадать, что происходило в душе. Одни стояли бледные, другие, наоборот, краснели. У одних глаза бегали по сторонам или смотрели в сторону, другие глядели в упор в глаза учительницы.
— Аксенова! Косинская! Тихонова! Холопова! Логинова!
— Я не знаю... Я в этом не участвую, Марана Леопольдовна, — тихо пробормотала Рая.
— Что вы не знаете?
— Я ничего не знаю. Пожалуйста, Не спрашивайте меня, — умоляюще попросила Логинова.
— Так... Кравченко! Шарина! Крылова!
Весь класс стоял и молчал. Тишина сдавила сердце, и Марина Леопольдовна почувствовала, что сейчас может закружиться голова, в глазах потемнеет и она упадет. Вцепившись обеими руками в край стола, она крепко стиснула зубы. «Этого еще не хватало! Не раскисать!» — приказала она себе.
— Ну, что ж, товарищи, очевидно, я большего от вас не заслужила, — проговорила Марина Леопольдовна каким-то незнакомым голосом.
Сделав над собою последнее усилие, она взяла журнал и тяжелой походкой направилась к выходу.
Двери остались открытыми. Было слышно, как удалялись и затихали шаги в коридоре, но девушки продолжали стоять. Их сильно смутила последняя фраза учительницы. Марина Леопольдовна ничего не опровергала, не защищалась. Нет... Совсем не такой реакции они ждали. «А что, если не она писала анонимку?» — мелькнуло в голове у каждой, и на какой-то момент в душе появилось жгучее чувство стыда и раскаяния. Но это продолжалось недолго. Слишком были живы воспоминания о первых днях работы Константина Семеновича и об отношении к нему Марины Леопольдовны.
— Рая, как ты смела с ней разговаривать? — тихо спросила Тамара, и все повернулись в сторону Логиновой.
— Я же ничего ей не ответила... — сильно покраснев, пробормотала та. — Вы же сами слышали.
— То есть как не ответила? Мы решили вообще не разговаривать, не здороваться, а ты что сделала? Ты вчера голосовала с нами?
— Нет. Я не поднимала руки ни за, ни против.
— Как не поднимала?! — с возмущением вмешалась Катя. — Когда я вчера спросила: «Значит, единогласно?» — ты промолчала?
— Катя, я же сказала ей, что ничего не знаю и не буду отвечать, — оправдывалась Рая.
— Но ты же сказала... ты произнесла эти слова! Ты понимаешь, что ты сделала? — все больше сердилась Катя. — Ты всех нас предала... да, да! Это, знаешь, как называется? Штрейкбрехерство!
— Катя, я не поняла... Я же не думала, что надо совсем молчать...
— Катя, оставь ее, — вмешалась Светлана. — С ней мы поговорим в другой раз. Сейчас нужно думать о другом. Предположим, что она вернется с Натальей Захаровной. Что мы должны делать?
— Наталье Захаровне мы объясним все. Она же знает про анонимку.
— А кто скажет? — спросила Тамара и сейчас же предложила: — Хотите, я скажу?
— Почему это ты? Я и сама могу сказать, — обиделась Женя.
— Фенечку не выдавать! — предупредила Катя.
— Девочки, я думаю, что говорить должен тот, кого спросят, — примирительно сказала Светлана.
— Правильно! — согласилась за всех Аня. — Но только не Логинова!
Прежде чем отправиться к директору, Марина Леопольдовна зашла в учительскую. Здесь она хотела немного прийти в себя, успокоиться и подумать о том, что произошло. Никакой вины за собой она не чувствовала, но отлично сознавала, что случилась страшная, непоправимая для всякого учителя скандальная история. Класс единодушно отказался признавать ее и даже разговаривать с ней. Если она пойдет к Наталье Захаровне, то та будет обязана принять строгие меры, вплоть до исключения заводил из школы. «Не надо терять головы... — подбадривала себя Марина Леопольдовна. — Это недоразумение... скоро все выяснится».
Открыв дверь в учительскую и никого там не застав, Марина Леопольдовна поняла, зачем она сюда пришла. Ей нужен был Константин Семенович. И не только по долгу классного руководителя он должен вмешаться в эту историю, но и как признанный руководитель, которому она с каждым днем доверяла все больше и больше, как секретарь партийной организации.
Весь урок Марина Леопольдовна просидела в учительской. Иногда она вставала с дивана и пересаживалась на стул или принималась ходить вокруг стола, бор моча какие-то слова.
Десятиклассницы долго сидели в напряженном ожидании, не закрывая двери и прислушиваясь к звукам в коридоре. Томительно тянулись минута за минутой. Никто к ним не приходил.
— Девочки, а ведь мы заварили серьезную кашу, — задумчиво сказала Клара. — Интересно, что они с нами сделают?
— Ты думаешь, Наталья Захаровна не догадывается, кто написал эту анонимку? — спросила Лида.
— А если не догадывается... пускай от нас узнает! — заметила Тамара.
— Смешно вы рассуждаете, — спокойно сказала Женя. — Неужели вы воображаете, что Марина сознается? С какой стати! Письмо написано, наверно, измененным почерком, и ни у кого нет доказательств, что писала она. Будьте уверены, что и у Натальи Захаровны доказательств нет.
— Девочки, а вдруг это не она писала? — сказала Надя.
— А кто? — спросила Валя.
— Я не знаю, но вдруг не она...
— А если не знаешь, то молчи!
В коридоре послышались шаги. Все подняли головы и застыли. Шаги были детские, торопливые и чуть со скрипом. Хлопнула дверь, и все стихло.
— Писала, конечно, она, — сказала Лида. — Но Женя права: у нас нет никаких доказательств, и Наталья Захаровна страшно рассердится. Имейте это в виду.
— А пускай сердится...
— Ну, а дальше что будет? — спросила Катя. — Мы, конечно, будем стоять на своем, но ведь немецкий язык не отменят из-за этого?