У парикмахерской на аллее Бюгдёй он остановился и стал разглядывать себя в хитром зеркале: оно так устроено, что если пригнуться и повернуть кумпол, то можно увидеть даже собственный затылок. И вот тут Герман всерьез напугался. Он не узнавал себя в зеркале. Нос как сосновая шишка, уши похожи на два дупла, а волосы прилипли ко лбу словно мох.
Не дожидаясь, пока его заметит Пузырь, Герман отскочил от зеркала и юркнул в ближайшую подворотню. Он принял суровое решение и теперь отважно засунул в рот два пальца (папа иной раз так делает в воскресенье). Залез себе в горло глубоко-глубоко и уже почти коснулся листика, но тот сам вылетел наружу вместе с завтраком и парой карамелек, найденных по дороге в школу. Лист был все еще красный, но вонял хуже обуви в раздевалке спортзала. Ветер унес его на дорогу, лист покатился и исчез в решетке водостока.
Герман распрямился: ему стало лучше. Карамелек только жалко. Еще раз пустить их в дело, что ли?
Перекатывая во рту карамельки, он не спеша тронулся в путь, вниз по Габельсгатен.
– Дерево плюс дерево плюс дерево – уже лес, – сказал Герман вслух.
А если один помножить на один? Тогда это будет очень одинокий лес.
Дождь припустил всерьез, но Герман не стал спасаться бегством. На свою улицу он свернул ровно когда Бутыля распахнул окно на первом этаже и выставил напоказ свое бурое худое лицо. Говорят, он был сторожем в королевском дворце на Драмменсвейен, но вылетел оттуда, потому что втюрился в гостившую там бельгийскую принцессу. А может, король дознался, что Бутыля – швед.
Бутыля или орет, или ходит как тень. Сегодня он тихий по причине понедельника после воскресенья.
– Германсен, поди сюда, – прошептал он едва слышно. – Сходи сдай мои бутыли, а?
– Сегодня времени нет, – прошептал Герман в ответ. – Завтра.
– Завтра тоже будет день, к несчастью, – пробормотал Бутыля и осторожно закрыл окно.
Герман стоял в ванной, полураздетый, и мылся, обезьянничая с папы. А папа никогда не садится за стол, пока основательно не ополоснет не только руки, но и всего себя от пояса и выше, особенно подмышки. Даже если папа собрался всего лишь заесть маленьким бутербродом концерт по заявкам радиослушателей, он должен перед этим вымыться и надеть чистую майку. Привычка немного утомительная, но вот так в ванной меряться с папой бицепсами вполне себе ничего. У Германа они пока не очень, но накачаются, конечно, если он перестанет листья глотать.
Зеркало висит высоко, Герман видит только свою макушку, зато папа такой длинный, что пригибается, когда делает пробор своей драгоценной железной расческой. Папа ею очень гордится. Он крановщик, папа Германа.
– Сегодня бедокурил? – спросил папа, внимательно осматривая расческу, прежде чем сунуть ее в задний карман брюк.
Герман глубоко задумался.
– Чтоб я помнил, то нет, – ответил он наконец.
– Так я и думал. Иначе я бы увидел сверху, верно?
Папа хлопнул его по спине, они засмеялись, а вместо ответа Герман задрал голову и посмотрел на папу снизу вверх. Голова закружилась почти как под деревом в парке, только с папы листья не облетают.
– А сегодня ты ангелов видел? – спросил Герман.
– Сегодня опять ни одного, – вздохнул папа, провел под мышками дезодорантом и отдал его Герману. Ужасно жгучий оказался – видно, в отместку за приятный запах.
На кухне звякнула упавшая у мамы тарелка – значит, обед готов. Понедельник – день доедок, эту еду Герман не любит. Откуда, интересно, остатки берутся, если ничего похожего ни в субботу, ни в воскресенье на обед не давали? Тут не захочешь, а заподозришь неладное: не папины ли противные угри контрабандой проскальзывают в понедельничные запеканки? Как назло, Герман не очень голоден. И сейчас папа начнет, конечно, подначивать его: не заболел ли он, хочет ли вырасти большим, – в общем, на гарнир к запеканке из остатков обычно подаются сложности.
Герман ковырялся в тарелке, за окном лил дождь. Чумазый голубь мок на подоконнике, курлыча себе под нос, потом взлетел и сел на ветку на другой стороне улицы. Хорошо птицам, думал Герман, на них не напяливают ни дождевиков, ни зюйдвесток. Интересно, если дождь будет идти, как в Африке, сорок дней, велят носить маску с трубкой?
– Герман, ты не заболел? Или ты не хочешь вырасти большим?
Папа говорил с полным ртом, он уже три раза брал добавку: наверняка запеканка все-таки на угрях.
– Тут все уже поели, – ответил Герман.
– Поел? Где это? – немедленно спросила мама.