Особенно напряженно в эти дни жили наши разведчики. У Германа в разведке были энергичные, храбрые ребята и бойкие, смелые девушки. Все они каждый день куда-то уезжали и уходили, иногда пропадали целыми сутками. Как-то раз, когда штаб бригады располагался в полусожженном лесном селе, я решил поближе познакомиться с Александром Викторовичем.
Возвращаясь поздно вечером из отряда Паутова, заглянул к нему в избу. Герман не спал. Дымя трубкой, рассматривал какие-то замусоленные бумажки.
— На дворе и мокро и студено, а у вас огонек горит. Вот и завернул погреться, — начал я разговор, — заодно и про вашу работу расспросить хочу. Не очень-то вы нас, политотдельцев, в свои секреты посвящаете.
Старший лейтенант подкупающе улыбнулся и ответил афоризмом:
— Лучше всех тайну хранит тот, кто ее не знает.
— А что это за бумагу изучает начальник разведки на ночь глядя?
— Читайте.
На помятом тетрадочном листе в косую линейку карандашом было написано:
«Дорогой кум! Вчера я была в нашем районном центре. Там большой базар. Продается много гусей, уток и кур. Своими глазами видела больше полсотни гусей, около сотни уток, а курам и счету нет. Но цены сердитые. Гуси стоят от семидесяти пяти рублей до ста пятидесяти пяти рублей. Много спекулянтов. Так что, кум, на этот базар надо ехать с большими деньгами. Остаюсь любящая тебя кума Василиса Прохоровна».
— Александр Викторович, что-то я ничего не пойму. Базар, куры, гуси, кума любящая. На кой ляд вам переписка спекулянтов каких-то?
— Очень нужна, дорогой Михаил Леонидович, очень. То не спекулянтка, а наша разведчица из Молвотиц. Вот о чем она пишет. В Молвотицах расположен армейский штаб — «большой базар», там много противника — «спекулянтов». В поселке больше пятидесяти пушек калибром от семидесяти пяти до ста пятидесяти пяти миллиметров — «гуси», около ста минометов — «утки» и большое количество пулеметов — «куры». Налет на Молвотицы возможен только крупными силами — «на базар надо ехать с большими деньгами».
Теперь я с уважением разглядывал замусоленную бумажку, а Герман продолжал:
— Под видом нищих, спекулянтов, местных жителей наши разведчики приходят в Молвотицы, Пено, Андреаполь, Торопец и другие гарнизоны и присылают мне письма, подобные этому.
— А как осуществляется пересылка донесений? — поинтересовался я.
— У нас устроены почтовые ящики. В условном месте под камнем, в дупле дерева, где как удобнее, разведчик оставляет свое донесение. Другой разведчик, конный, забирает его и доставляет мне, а в почтовом ящике оставляет записку, тоже шифрованную, с моими указаниями. Занимаются «спекуляцией» у нас больше девчата — им легче проникать в города и поселки, где оккупантов, как сельдей в бочке.
— А что вы скажете вот про этот документ? — протянул я Герману листовку, изданную Политуправлением фронта. В ней рассказывалось о злодеяниях фашистов под Москвой.
Лицо Александра Викторовича при чтении потемнело. Возвращая листовку, он глухо проговорил:
— Один листок, а взрывчатки в нем — тонны.
— А ведь такую взрывчатку могли бы и мы готовить. Сообща, конечно. Пусть ваши люди собирают данные о расстрелах и грабежах, чинимых гитлеровцами в городах, около которых мы рейдируем. Эти материалы политотдел будет широко использовать и в беседах, и при составлении листовок.
На том и договорились. Засиделся я тогда у Германа до полуночи. На дворе разыгралась непогода. Неожиданно пошел дождь. Дождевые струи били по окнам, точно длинные бичи. Ординарец Германа — Гриша Лемешко, невысокий молодой украинец, принес нам крутой заварки чай Пили, обжигаясь, без сахара, с какими-то детскими леденцами. Говорили о предстоящих боях. Зашла у нас речь и о штурме фашистами Ленинграда.
— Гитлер знал, кого посылал, — сказал Герман. — Командующий группой «Север» генерал-фельдмаршал фон Лееб — матерый волк. На его совести чехословацкие Судеты. Но Ленинград оказался ему не по зубам. Фюрер мечет теперь громы и молнии, но город Ленина стоял и стоять будет. Мало ли что летучая мышь солнца не любит, ведь оно-то светить от этого не перестанет.
Я встал, чтобы уходить. Герман подошел ко мне прощаться:
— Твердо верю, Михаил Леонидович, двинется вскоре наша матушка-пехота на запад. Ох, и достанется тогда немцам! Ведь еще Гинденбург говорил, что русская пехота и русская артиллерия — суд божий. А старик был поумнее доброго десятка фон Леебов.
— И я верю, Александр Викторович, только уж скорее бы этот суд наступил.
Мы распрощались.
Утром следующего дня над селом, где располагалась бригада, проплыло звено бомбардировщиков с красными звездами на крыльях. Самолеты держали курс на Молвотицы. Летели они по вызову «любящей кумы Василисы Прохоровны».
ИДЕМ НА ЗАПАД
Январь 1942 года. Студеный ветер бросает в лицо горсти мелкой обжигающей снежной крупы. Но люди не замечают ни ветра, ни мороза, стоят, прислушиваются. Где-то далеко-далеко неумолчно бьют орудия. Канонада приближается.
— Кажись, наши наступают, — с радостью в голосе не то спрашивает, не то утверждает высокий рыжебородый старик — хозяин дома, где разместился политотдел бригады.
— Да, наши, — отвечаю ему и советую: — шел бы ты, Иван Петрович, до дому. Чай не мальчишка, а в одной фуфайке на ветру стоишь.
Старик сердится:
— Не трожь меня, начальник. Такую музыку не грех и на морозе послушать.
Долгожданное наступление началось. Вчера, как стало известно из радиограммы, полученной Литвиненко, двинулись на запад и армии, которым последнее время мы передавали разведывательные данные о тылах противника: 3-я ударная под командованием генерал-лейтенанта М. А. Пуркаева и 4-я ударная под командованием генерал-полковника А. И. Еременко.
В тот же день наша бригада, получив приказ, вышла для диверсий на участок железной дороги Торопец — Великие Луки. За несколько дней мы подорвали железнодорожное полотно в трех местах. Фашисты бросили против нас крупную воинскую часть. Литвиненко решил боя не принимать. Чтобы оторваться от преследования, шли всю ночь и лишь под утро остановились на отдых в небольшой деревушке.
После марша спалось крепко. Вдруг дверь в избу распахнулась, и в клубах морозного пара в помещение вбежал Симан Григорьев. Я опять закрыл глаза, но Григорьев начал трясти меня за плечо:
— Вставайте, товарищ Воскресенский. Быстрее на улицу, поглядите, что делается.
Ничего толком не соображая, я вскочил, надел шапку и вместе с Симаном выбежал из избы. На улице полно народу. Все громко разговаривают, смеются и показывают руками за деревню. Гляжу. За домами расстилается белое поле, а по нему сплошным потоком движутся подводы, идут бойцы в серых шинелях и белых маскхалатах. Слышу радостные возгласы:
— Ведь это Красная Армия!
— К нам Красная Армия пришла!
Руфина Андреева, Тася Лебедева, Нина Федорова и другие наши девчата, как маленькие, прыгают, смеются, целуются.
Я иду в штаб. По дороге встречаю Германа. Он торопится, у крыльца соседнего дома его ожидает Гриша Лемешко с оседланными уже конями.
— Александр Викторович, что произошло?
— Здорово все получилось, Михаил Леонидович. Легли мы спать в тылу врага, а проснулись в советском тылу, — смеясь, отвечает Герман. — Сегодня ночью наша разведка встретилась с армейской разведкой, а сейчас в нашу деревню вступают передовые части. Еду устанавливать связь с командованием дивизии.