— Что за чертовщина? Заснули они там, что ли? — вполголоса возмущается Логинов.
Мне смешно: партизанский командир недоволен беспечностью врага. Логинов поворачивается в мою сторону:
— Ты чего ржешь? Ведь разведка доложила: мост охраняется. Днем целый десяток фрицев находился у будки.
Отшучиваюсь:
— Была у собаки хата, да от дождя сгорела, — и уже серьезно — струсили, видно, гитлеровцы: ночь-то темная да холодная. Не медли, командир, посылай подрывников.
Проходит несколько минут, и на мосту уже хозяйничают подрывники. Вспыхивает огонек спички. Секунды — и яркое пламя слепит глаза. Раздается взрыв. Летят вверх куски бревен, изогнутые рельсы. И снова становится темно и тихо.
У нас удача. А что происходит в группе Утева? Кажется, что она медлит. Быть может, мешают ребятам начать налет какие-то непредвиденные обстоятельства? Но страхи наши напрасны. Настороженную тишину разрезают пулеметная очередь, взрывы гранат.
— Порядок! — радостно кричит Логинов. — Отходим, товарищи!
Мы поворачиваем к лесу. Идем быстро. Сзади нас зарево и тревожные гудки паровоза на станции Железница. Вскоре по дороге, протянувшейся параллельно железнодорожному полотну, затарахтели танкетки. Фашисты начинают беспорядочный обстрел леса.
На месте сбора нас ожидает уже группа Утева. Ребята отлично справились с заданием. Настроение у всех приподнятое. Слышатся голоса:
— Как здорово мост шарахнуло!
— Фрицы-то в дверь. А я по ним в упор из пулемета!
— Получили бандюги за наши Парамки!
Когда мы пришли в деревню Вильна, уже занялся рассвет. Решили устроиться на дневку. Выставили охрану, а всех остальных бойцов разместили по домам. Жители деревни впервые увидели нас большой организованной вооруженной группой. Ночью в Вильне были слышны и взрыв моста, и стрельба в районе казармы. Крестьяне, конечно, поняли, что это дело наших рук.
Логинов, Утев и я зашли в дом, в котором в течение двух месяцев мы часто бывали с Борисом. Хозяин дома в первый раз увидел меня без бороды, в военной форме и с оружием. Он удивленно спросил:
— Так ты партизан?
— Да, партизан.
— А когда раньше к нам заходил, тоже был партизаном?
— И тогда был партизаном.
— Так что же ты нам ничего не говорил?
— Не обижайся, отец. Тогда об этом говорить было нельзя.
Засуетилась хозяйка. Нас накормили хорошим обедом и уложили отдыхать. Хозяин подсел ко мне и сказал:
— Правильный путь, сынок, избрал. Святое ваше дело. Гоните иродов этих проклятых, чтобы и духу их не было на земле нашей.
Немного помолчав, спросил:
— Жена-то имеется?
— Есть.
— А дети?
— Сынишка… Несмышленыш еще.
— Вот что, парень, дай-ка адресок. Всякое может с вами случиться. А когда немцев-то здесь не будет, я и пропишу твоим про все ваши дела боевые.
Адрес я ему дал. Он аккуратно сложил бумажку и спрятал ее за божницу.
И раньше в этом доме меня принимали хорошо, но то радушие, с которым нас встретили сегодня, было особенным. Раньше меня просто жалели, как солдата, попавшего в беду. Сегодня во мне увидели бойца, народного защитника.
ВТОРАЯ ОСОБАЯ
Почти на месяц раньше обычного пришла в тот год зима на Псковщину. Мороз разукрасил стекла в окнах изб, прихватил ледком озера и реки.
Зима застала нас врасплох. В отряде не было запасов продовольствия и патронов. Не было у бойцов и зимней одежды. Нам так и не удалось установить связь со штабом фронта. Все это, особенно последнее обстоятельство, заставило командование принять решение покинуть невельские леса, двигаться в направлении предполагаемой линии фронта, перейти ее и влиться в состав регулярных частей Красной Армии.
Правильно ли было это решение? И да, и нет.
Правильно в своей первой части. Оставаться в невельских лесах при создавшихся условиях зимовки не имело большого смысла. А вот в отношении слияния с армией вопрос нами до конца продуман, конечно, не был.
Командир решил вести отряд к городу Осташкову. Поначалу мы продвигались быстро. Но фашисты, обнаружив в своем тылу рейдирующий отряд, бросили вслед нам подразделения охранных войск. Схватки с ними становились все чаще и чаще, а наше продвижение все медленнее и медленнее. Восточнее станции Насва каратели сбили нас с лесных дорог в болото.
Морозно. Болотная топь завьюжена снегом. Под ним студеная вода. Иногда погружаемся в нее по пояс. Идти чертовски трудно. Вот впереди маячит островок. Выбираемся на твердую землю. Разжигаем костер. Сушимся, греемся. А через час снова ледяная купель.
Наконец болото пройдено. Впереди темнеет громада леса. За нею река Ловать. Широкой извилистой лентой тянется она от Великих Лук к озеру Ильмень. Разведка приносит неутешительные сведения: фашисты, разгадав маршрут отряда, перекрыли все переправы. В каждой деревне у реки — подразделения карателей, на мостах — сильная охрана, у брода — засада.
— Нужно во что бы то ни стало форсировать Ловать, — говорит Пенкин. — Попробуем обмануть врага. Пробиваться будем небольшими группами вдалеке друг от друга.
Я и Логинов опять вместе. В сумерках между двумя деревнями ведем свою группу к реке. Место голое, и каратели вряд ли подумают, что мы именно здесь будем переправляться.
До реки остается несколько метров. Я вспоминаю, что когда-то она была частью великого водного пути «из варяг в греки», и говорю Логинову:
— Вот, Иван Афанасьевич, мы и на пути в Грецию.
— Какая там Греция. Тут бы, дьявол его возьми, к варягам мюнхенским в лапы не попасть, — в сердцах отвечает командир. — Ни баньки тебе, ни сарая. Плот сделать не из чего.
Берег действительно совершенно пуст. Но что это? У самой реки слышна какая-то возня. Спускаемся вниз и видим: разведчик Степан Щитов съехал на животе на лед и ползет. Нам и в голову не приходило, что сейчас, в первых числах ноября, через довольно широкую реку можно переправиться таким способом.
— Комиссар! Гляди — лед прогибается, трещит, а держит, — толкает меня под локоть Логинов.
— Степа! Назад! Утонешь! — зову смельчака.
— Бог не выдаст, свинья не съест, — смеется Щитов.
С тревогой наблюдаем за ним. Он ползет медленно, выбрасывая вперед руки, точно плывет. На какое-то непродолжительное время его фигура скрывается из виду. Мы замираем — не провалился ли? Но тут же видим силуэт пляшущего человека на противоположном берегу.
— Вот и выход из западни. Молодец, Степан! — радостно говорит Логинов и сразу же приказывает: — Начать переправу! Ползком, строго по одному.
Вымокли до нитки, но реку по-пластунски форсировали удачно. Лед проломился только под одним бойцом, который поторопился при спуске. Утонуть ему товарищи не дали. Когда перебрались пулеметчики, прикрывавшие переправу, все бросились бегом к лесу. Логинов время от времени подгонял:
— Быстрее! Быстрее!
Углубившись километра на два в лес, развели костер. Кто-то мечтательно вздохнул:
— Эх, чарочку бы!
— Раздеться догола! — весело, по-мальчишески, командует Логинов.
— И плясать кто во что горазд, — добавляю я.
Пока у костра сушится одежда, одни прыгают, другие пляшут «яблочко», третьи быстро ходят вокруг костра. Если бы кто увидел нас в тот момент, наверное, подумал бы: «Сумасшедшие или сектанты какие-то».
За Ловатью, куда мы перебрались, немецких гарнизонов было мало, и наше дальнейшее продвижение проходило сравнительно благополучно: ночевали в деревнях, днем шли по маршруту, высылая вперед двух-трех разведчиков. Во время одного из таких переходов на границе Пеновского района, вблизи деревни Ольховки, мы повстречались с группой вооруженных всадников. От нее отделился боец лет сорока и подскакал к нам. За спиной карабин, вид лихой, глаза озорно смеются: