Вскоре после окончания совещания поступила информация о революционном мятеже в Спа. Помощники Вильгельма потребовали, чтобы монарх, ради своей безопасности, немедленно отбыл в Голландию. Они не посоветовались с Гинденбургом, но утверждали, и, несомненно, в это верили, что выражают его желание. Вильгельм согласился, потом передумал и решил отложить отъезд до утра. Позже, вечером, Хинце стал требовать, чтобы Вильгельм все же покинул Спа. Хинце тоже не посоветовался с Гинденбургом, но не сомневался, что маршал разделяет его озабоченность стремительно ухудшающейся обстановкой. Вильгельм был поставлен в известность о том, что ситуация выходит из – под контроля, восставшие подразделения движутся на Спа. Тот факт, что Хинце говорил от имени Гинденбурга, оказался для императора решающим. Об этом он той же ночью написал кронпринцу. Он назначил отъезд на пять часов утра, и в назначенный час императорский поезд тронулся к границе.
Гинденбург об этом почти ничего не знал. Вечером 9 ноября ему сказали, что монарх решил уезжать немедленно, и на вопрос, может ли он проститься со своим сувереном, получил ответ, что визит в такое время был бы несвоевременным. Гинденбург даже не предполагал, что император отложил отъезд. Поздно вечером поступила информация об изменении планов кайзера. В это время Гинденбург уже спал. Его помощники, очевидно, полагали, что маршал одобрит все принятые решения, и не стали его беспокоить. Когда на следующий день Гинденбург узнал об отъезде Вильгельма, тот уже находился на границе. Гинденбург принял новость спокойно, не подозревая, что она будет преследовать его всю жизнь.
С отъездом императора Гинденбург стал и номинально, и фактически главнокомандующим вооруженными силами страны. В условиях воцарившегося распада и неразберихи именно его авторитет сохранил в целости офицерский корпус. Главный вклад армии в выживание республики заключался в ассоциации с новым государством имени Гинденбурга.
Между тем именно этот факт поставил перед Гренером весьма деликатную проблему. Генерал был преисполнен решимости любой ценой сохранить главное достояние, оставшееся у Верховного командования и Германии, – личность и авторитет Гинденбурга. Позднее Гренер откровенно признал, что понимал ограниченность маршала, но был убежден, что нации более чем когда – либо необходим авторитет этого почти легендарного представителя старых прусских традиций. Положение Гинденбурга необходимо было сохранить и для выполнения будущих миссий. Если его не коснутся существующие неприятности, возможно, в один прекрасный день он станет проводником нации к будущей сильной Германии. Поэтому было очень важно, чтобы его имя осталось незапятнанным слишком тесной ассоциацией с новой республиканской властью.
По этой причине Гренер взялся за ведение всех переговоров с новым правительством, оставив Гинденбурга на заднем плане. По этой же причине Гренер предложил осуществлять руководство возвращением войск из штаба армии, а не из Берлина. Нельзя было исключить опасность того, что, вернувшись в столицу, маршал окажется вовлеченным в политические беспорядки, которыми были так богаты те тревожные дни. Гренер также всячески старался отделить имя Гинденбурга и Верховное командование армии вообще от перемирия, подписанного 11 ноября 1918 года в Компьене, недалеко от Парижа, в ставшем хорошо известным вагоне специального поезда маршала Фоша. Глава немецкой делегации, прибывшей для заключения перемирия, Эрцбергер получил указание принять тяжелые условия, поскольку дальнейшее сопротивление представлялось невозможным. Вопреки всем ожиданиям, он сумел добиться смягчения отдельных условий, и по возвращении делегации в Спа и Гинденбург, и Гренер с благодарностью признали, что Эрцбергер сослужит отечеству отличную службу. Однако то, что было сказано в тиши кабинетов, не предназначалось для широкой общественности. Гренер хранил молчание, чтобы не взваливать на маршала и Верховное командование ответственность за решение, которому предназначено было стать чрезвычайно непопулярным. Гинденбург, без сомнения, был движим теми же мотивами, но многие его приближенные чувствовали, что он не хочет выступать за Эрцбергера, человека, не принятого консервативными националистическими группировками, к которым был близок маршал.