Поражение Ярреса заставило Гинденбурга пересмотреть свою позицию. Он сказал своим близким, что, если страна позовет его теперь, он сочтет своим долгом дать свое имя делу национального единства. Представителям немецких националистов, объяснив, что его удерживает, маршал сказал: «Если вы уверены, что мое избрание необходимо ради блага отечества, я соглашусь, и да поможет мне Бог». Все же он желал убедиться, что такая необходимость действительно существует и вся нация, а не представители одной или двух партий, хочет видеть его на этом посту, и только потом дать окончательный ответ. Он принимал многих посетителей, но ответ всегда был один: он даст свое согласие, только если его поддержат все правые партии и при этом он будет уверен, что его отказ поставит под угрозу отечество.
Маршал, конечно, узнал о возражениях Штреземана и его коллег против его президентства. 5 апреля к нему прибыли представители народной партии и настоятельно советовали не принимать участия в номинации. Они изложили возможные негативные политические последствия его выдвижения. Они также довели до его сведения, что шансы выиграть являются весьма сомнительными. Но в этом вопросе сторонники маршала получили неожиданную поддержку. Лидеры Баварской народной партии решили поддержать выдвижение маршала. Они предпочли протестанта Гинденбурга католику Марксу, несмотря на тесные католические связи партии, потому что поддержка Маркса означала бы сотрудничество с социал – демократами. А любое подобное сотрудничество вызывало отвращение у их сторонников. У них еще были свежи в памяти перегибы советского режима в Баварии 1919 года, и они упрямо отождествляли с ним всех социалистов. Кроме того, монархист Гинденбург был особенно привлекательным кандидатом для партии, которая никогда не оставляла надежды увидеть на баварском троне кронпринца Рупрехта.
Но Гинденбург был слишком потрясен возражениями Немецкой народной партии, чтобы обрадоваться увеличению числа его сторонников. 7 апреля он решил отказаться от данного ранее согласия баллотироваться на пост президента. Соответствующая телеграмма была составлена и передана по телефону «блоку рейха». В ней было сказано, что маршал не сможет, ввиду преклонного возраста, принять на себя все тяготы президентства и призывает всех, «кому судьба страны дороже партийных интересов», голосовать за Ярреса и, таким образом, избежать опасного раскола. Непринятие участия в выборах, предостерегал он, будет тяжелым ударом для страны в критический момент ее истории.
По получении этой информации Немецкая народная партия решила не отправлять к Гинденбургу еще одного представителя, который уже был готов ехать, чтобы продолжать внушать маршалу мысль об опасности его президентства. Но немецкие националисты не собирались сдаваться. Не ставя в известность представителей народной партии, они получили согласие Гинденбурга на отсрочку публикации телеграммы (однако согласие поступило слишком поздно, чтобы не позволить опубликовать его всем газетам). И опять – таки, не информируя народную партию, тем же вечером они отправили специальную миссию в Ганновер, призванную убедить Гинденбурга пересмотреть свое решение.
Эмиссары для этой деликатной цели были выбраны с умом. Возглавлял миссию адмирал фон Тирпиц, принадлежавший к тому же поколению, что и Гинденбург. Адмирал был всего лишь на год моложе маршала и понимал его лучше, чем любой молодой человек. Он был опытным и умелым переговорщиком, обладал даром убеждения и принадлежал к тому крылу партии, которое понимало бесплодность слепой обструкции и признавало возможность, в определенных пределах, сотрудничества с республикой. Можно было надеяться, что его умеренная, примиренческая позиция понравится маршалу, который также утверждал, что немецкие националисты должны ориентироваться на более тесное сотрудничество с новым государством. Другой посланец, Вальтер фон Койдель, должен был напомнить маршалу себя. Внук одного из помощников Бисмарка, он был землевладельцем из Восточной Пруссии и принадлежал к той самой аграрной знати, к которой Гинденбург чувствовал свою близость и социально, и эмоционально. В то время ему было сорок лет, и он мог считаться представителем молодого поколения.