В то время как доступ к языку, культуре и искусству — разумеется, в различной степени — возможен для всех людей, обладающих хоть каким-то интеллектом, для математики и естественных наук это не так; их характер ставит условием определённое формальное мышление, в противном случае доступ, так сказать, виртуально закрыт. Это знает каждый школьник, хоть однажды не сумевший вывести у доски уравнение.
Многообразие в принципе желательно. Но связанные с этим трения не повышают работоспособность общества. Три страны, лучше всех выдержавшие различные PISA-тесты[8], — Корея, Япония и Финляндия — имеют очень однородное население и соответственно малый приток мигрантов. Четвёртая страна, прошедшая это испытание очень хорошо, Канада — классическая страна иммигрантов, которая проводит свою миграционную политику, применяя жёсткие ограничения: по уровню образования, квалификации и с учётом профессий, востребованных на рынке труда.
Соединённые Штаты, самая крупная из миграционных стран, традиционно проходят PISA-тесты на уровне ниже среднего. В последний раз их результаты в части математической компетенции оказались ещё ниже, чем у отсталого немецкого Бремена{37}. Вместе с тем США привлекают в свои университеты и исследовательские учреждения лучшие умы мира. В университете Беркли в Калифорнии, например, выпускники дальневосточного происхождения заметно отличаются от других этнических групп своими достижениями выше среднего{38}. Эта своеобразная дихотомия характерна для американского общества: нарастающее скудоумие низов и неоспоримое превосходство в науке и технике, представленное лучшими в мире специалистами, собранными в американских элитных учреждениях.
В Германию высокоодарённые индийцы и китайцы, к сожалению, не стремятся, поскольку здесь они теряют преимущество знания языка. Немецкий язык как язык науки уже давно не играет роли. Поэтому, как правило, в Германии обучаются лишь те китайцы, которые не дотянули по профилю до американских университетов. Решающим, однако, является нечто другое: немецкая миграционная политика последних десятилетий приманивает не отличников учёбы чужих народов, а преимущественно сельских жителей из скорее архаичных общин, где они стояли на нижних ступенях социальной — равно как и образовательной — лестницы.
Рассмотрим последние десятилетия.
• В 1960-е гг. было несколько иммиграционных волн в Германию, когда в страну приехали итальянцы, греки, испанцы и португальцы. Это давно уже в прошлом. Эти люди ассимилировались или вернулись назад в свои процветающие родные страны.
• Волна иммиграции из Восточной Европы улеглась. Восточноевропейские страны страдают между тем — с 30-летним запаздыванием — от столь же бедной рождаемости, что и Германия, и, кроме того, предлагают своим жителям всё более привлекательные экономические перспективы. Интеграция этих людей никогда не была проблемой, поскольку они очень легко усваивают язык и прилагают усилия к интеграции, если уж приехали в Германию для того, чтобы здесь жить.
• Выходцы с Дальнего Востока или из Индии, которые находят путь в Германию, очень хорошо прогрессируют в интеграции. Они экономически работоспособны, быстро преодолевают барьеры рынка труда, а их дети в школах причисляются к лучшим ученикам. Дети вьетнамских беженцев, принятых ещё ГДР, имеют в Берлине высокую долю абитуриентов и показывают лучшие успехи, чем немецкие школьники.
• Политические и экономические беженцы, прежде всего из стран Африки, напротив, плохо образованны и не всегда легко интегрируемы. Они выстраиваются в очередь на нижнем ярусе рынка труда, где у нас уже сейчас безработица, или идут в теневую экономику.
• Приезжие из бывшей Югославии, Турции и арабских стран образуют ядро интеграционных проблем. Нет никаких видимых причин, почему это должно даваться им труднее, чем другим иммигрантам. Их трудности в школьной системе, на рынке труда и в обществе в целом проистекают из самих групп, а не из окружающего общества.