- Не опасно? - спрашиваю.
- Я на ночь в села сворачиваю, подальше от трассы. Меня немецкая полиция больше ограбила, шестьсот марок штраф заплатил. Потом за Познанью свои остановили. "Даешь сто марок? - спрашивают. - Да или нет?" И монтировкой по капоту.
Светает. Катовице. Трамвай идет рядом с автобусом, ноздря в ноздрю, обогнал даже. Остановились у бензоколонки. Девушке в очках тоже не спится. Зовут Майей, филолог, едет к бывшему мужу.
- Садимся, - говорит водитель. - В Берлине кто выходит?
- Я выхожу, - Майя поднимает ручку, как на уроке.
- Тогда, - говорю, - у меня к вам просьба.
4
Котю Любовича вызывает Ганновер Последняя лесная стоянка перед границей. Магазинчик сувениров с германской ориентацией. Взвод пенопластовых Санта-Клаусов, самые рослые со спаниеля.
Приседавшая бабушка устроилась с мужем за столиком кафе, сало режут, чеснок лущат. В бутылке из-под "Лимонной" что-то густое, наверное, кисель. Все с нетерпением ждут, когда хозяин их прогонит. Снова в будках исподлобные взгляды. Поляки действительно нас ненавидят, или у меня уже комплекс?
Посещавший в очках что-то вкручивает автолюбителям, сыплет немецкими названиями, везде он был.
- С нового года автобаны будут платными, - говорит.
- Так какая у вас просьба? - спрашивает Майя.
- Отнести рукопись в издательство. Если, конечно, вас это не затруднит.
- В какое?
- Адрес на папке.
В автобусе развязала папку, близоруко заглянула в середину, полистала.
- Это ваша? А почему в немецкое издательство?
- Чтобы очернить самое святое и вернуться эмигрантом.
- Можно почитать?
- Если не будете менять знаки препинания. Одна знакомая медсестра добавляла мне запятые.
- Ваш приятель действительно выбросился за борт?
- Да, был такой случай.
Едем через немецкий лес.
- Чувствуете, какая дорога? - спрашивает посещавший.
Я не чувствую. Автолюбители открыли новую бутылку "Распутина". Кто-то проснулся и спросил:
- Мы где?
Проспал Польшу.
Первая физиологическая остановка в Германии. Охи, ахи после даммен туалета.
- Там голубая вода. Вы видели?
На стоянке много машин. Автолюбители хищно топчутся, заглядывают под рамы.
- За Висбаденом бензин дешевле, - сообщает бывавший. Он уже изучил расценки на табло.
- Это последняя остановка, - напоминает водитель.
- Можем обменяться адресами, - предлагаю Майе. - Ваш бывший не читает письма?
- Он вообще ничего не читает, он добытчик.
- Добытчики обычно читают разные полезные брошюрки.
- Он безработный добытчик.
Дорога расширилась, рядом укатанная насыпь будущего автобана, рабочие в ярких комбинезонах.
Снова восторги:
- Они под плиты стелят войлок!
- Это еще что. Посмотрите... - В очках активизировался.
Дома пошли, унылые, типовые, три этажа или четыре, в покатой крыше закругленные окна, как световые люки на судах.
- В таких вот живут гастарбайтеры, - говорит доктор.
- Это уже Берлин? - спрашиваю.
- Да, кажется.
Город начинается нерешительно. Траншеи, трубы. Дети резвятся в котловане. Все дети любят стройки. Что за детство без стройки или развалки?
Стройка моего детства манила карбидом и подъемным краном. После смены крановщик выкручивал предохранители, но у нас были жучки. Мы включали кран, и кран доставлял поддон с любопытствующими ко второму этажу женской консультации, она была через дорогу. Потом стекла в консультации закрасили белилами. Строительство закончилось пятиэтажным домом к ноябрьским, а детство летом после шестого класса.
- Котя Любович! - объявляет водитель. - Вызывает Ганновер.
Заработал радиотелефон. Где-то вычитал: если на карте воткнуть ножку циркуля в Берлин и провести окружность, то она пересечет почти все страны Европы. Только до нас не дотянется.
Берлин так и не распахивается, не ошеломляет. Улицы безликие, не развиваются и не запоминаются. Щит с политическим плакатом, три буквы "КGВ" и рюмка, скрещенная с серпом.
- Стена, смотрите, стена! - Правый борт прилип к окнам.
- Это не та, - бывавший улыбается.
За стеной гора щебня, козловой кран, какой-то стройдвор.
- Кому вокзал? - спрашивает водитель.
- А где вокзал? - Вертят головами. Здания одинаковые, то ли учреждения, то ли чистые цеха или общежития. Торжественности нет, перспективы, привокзальной площади для памятника. Даже в Тирасполе есть площадь, а здесь не предусмотрели.
- Вот сюда я привозила туристов. - Лежачая дама зевает. Харьковская старшая глядит на нее с повышенным уважением. Лежачая берет сумку и уже водителю:
- Кресло хоть почините.
Она больше суток пролежала.
- Починим. - Водитель эти сутки просидел за рулем, напарник почему-то его не сменил.
Майечку повели к такси. Главное, чтоб рукопись не похерили.
Только отъехали, снова:
- Любович, Дюссельдорф!
Дюссельдорфские тоже заждались.
Потом звонок за звонком, как сговорились.
- Меламуд!
Харьковская средняя передала чадо мамаше, а мамаша аж дрожит, не может, всучила кому попало и поскакала следом. Вернулись невменяемые.
- Со скольки он на жэдэвокзале? - спрашивает мамаша неприятным голосом.
- Мама, тебе не одинаково? Кристиан же сказал.
Начинает воображать. Жил, думаю, Кристиан, не тужил.
Скоро мне отправляться в автономное плавание. В кармане десять марок и тридцать долларов. По-немецки выучил адрес и счет до двенадцати.
Всех подвозят к вокзалам, даже если тебе в другую сторону. Мой солиднее берлинского, но тоже без признаков вокзальной оседлости, суеты, спешки, цыган, собак. С тоской смотрю на отъезжающий сарай, пуповина оборвалась. Таксист от моего произношения в замешательстве. Показал ему адрес в записной книжке.
Приехал быстро. Внес заказ в конторскую книгу и отсчитал сдачи.
Квартира оказалась на четвертом этаже, звоню. Открывают немцы, оба в возрасте.
Снова тычу записную книжку. Что-то обсуждают, потом фрау осенила догадка, даже глазки заблестели. Написала название штрассе, куда я не доехал. Одна буква у меня не совсем та, сверху не хватает двух точек. Извинился сначала по-русски, потом по-английски. Выражают сочувствие. Чемодан тяжелый и булькает, две бутылки шампанского для Олега, водка. Сел на бордюр, отдышался. Пошел к будке автомата. Телефон карточный. Главное не паниковать. Дети бросаются грязью.
Спрашиваю:
- Телефон пфенниг?
Убежали куда-то. Думал, испугал. Приносят карточку. На четвертом этаже приоткрылось окно, седые букли, фрау приветливо ручкой машет, видимо, без ее участия не обошлось. Вставляю карточку, звоню.
- Папа, русские! - звонкий детский голос.
- Ты откуда? - спрашивает Олег.
- Что-то вроде наших хрущоб, - говорю.
Приехал быстро, повез в другой район города. Дом не новый, обшарпанный подъезд, разнокалиберные почтовые ящики, половина щелей заклеена скотчем, жильцы переехали или вымерли. Открыла девочка лет восьми, на руках у нее собака, похожая на крысу. Собака вырывается. Старшая дочь смотрит телевизор.
- Ты что, идиотка? - спрашивает у малой. - Что ты ее таскаешь? Это же не кошка!
- В душ не желаешь? - Олег идет на кухню, наливает чай. - Утром ребята подъедут, заберут тебя на работу к Ленце, а вечером привезут на место жительства. Вода нагреется, и можешь мыться. Насос здесь включается.
Располагайся, дети покажут, где постельное белье. Извини, у меня самоподготовка.
- О чем речь? - говорю. - Разберусь.
Он бывший офицер, учится то ли на менеджера, то ли на бухгалтера, язык изучил самостоятельно. Раньше я его не видел, правда, накануне отъезда говорил по телефону. Олег позвонил поздно после занятий. Предупредил, что у немцев двадцать третьего Рождество, потом сплошные праздники, Новый год, Крещение, еще возрожденный религиозный. Разговор получился тревожным. Может, хотел, чтоб я отказался?