— Привлекут тебя, мать, за то, что срубила сад, — с сочувствием сказал солдат, со смаком доедая яблоко.
— Э, сынок… Дальше могилы меня привлекать уже некуда.
И глаза опустив на босые ноги, мокрые от росы, с приставшими листочками мокрицы, более себе, чем кому-то, сказала раздумчиво:
— Да и то сказать, нажилась я тут сама с собой. Накуковалась…
С этой вот самой поры, по утрам, когда клекот колодочный тишину будоражит, за калитку выходит старая женщина и колонну немцев поджидает с озабоченным видом, будто сказать собирается что-то важное и неотложное.
— Гутен морген, матка! — негромко приветствуют пленные.
— Гут, гут, — отвечает раздумчиво. — Трудиться пошли? Идите, идите, раз натворили такого. Эту войну вы надолго запомните… И маткам вашим, и бабам больно достанется эта наука.
И крестит их вслед:
— Помилуй их, Господи, и сохрани. И прости супостатов несчастных. И меня, грешную, прости, если что не так делаю…
Велосипед
Была у дяди Вани заветная мечта: когда-нибудь приобрести велосипед свой собственный! С детства мечта эта в нем зародилась, с той самой поры, когда по бульвару Дворянскому прокатываться стала барынька на дамском «Диаманте», на глазах вечерней публики и фабричной ребятни.
То был не просто велосипед какой-то заграничный, а лунная красавица на двух колесах, с ободьями зеркальными и спицами из солнечных лучей.
От заднего щитка, колесо с двух сторон закрывая, радужная сетка натянута была с бахромою белой, как снег. А рама белизной искрилась, будто мрамором белым отделана. И вся эта прелесть на солнце сияла красотою нездешней.
И барынька-девочка, под стать велосипеду, вся в белом, восседала, как на троне, и плавно ехала, как будто бы парила, не наделяя никого вниманием надменным.
Но мальчика фабричного, что так открыто ею любовался, — приметила. И всегда, на дорожку бульвара въезжая, сначала его находила глазами на ограде чугунной, рядом с тумбой афишной. А когда его не было там, огорчалась болезненно.
И вот, довольная прогулкой и собой, однажды перед ним остановилась. И улыбаясь из-под шляпки белой, спросила голосом приятным и негромким:
— Мальчик маленький, я тебе нравлюсь? Да, мальчик?
И маленький Ваня ответил с восторгом:
— Да! Очень! Только багажника нету зачем-то!..
— Багажника?.. Ах, багажника… — увядая улыбкой, потускнела красивая барынька и домой повернула.
А для мальчика Вани бульвар опустел без ее «Диаманта».
— Надо же! — дядя Ваня в усы усмехается. — По ранению все позабыл, что было со мной на войне. Почти все позабыл, а что в детстве случилось — до подробностей помню. Вот какие дела!..
В Германии он отыскал «Диамант», о котором мечтал, но домой привезти помешало ранение тяжкое. А мечта поднялась еще выше и воплощаться уже не хотела в те поделки шаблонные, что стояли сейчас в магазинах. Удалилась мечта навсегда, оставив лишь почтение особое к деталям и узлам велосипедным.
В сарайчике копился инструмент от колуна и кувалды-балды до заморского штангенциркуля. А по стенам и в ящике в углу — велосипедные детали разных марок собирались.
Сколько б еще копилось это все, да на совете семейном решили поросенка завести.
Освобождая сарай, дядя Ваня раздал инструмент, а Сережке сказал, указав на детали, по стенам висевшие:
— Из этого всего велосипедного, может быть, хоть один соберете…
Сережка и вся ребятня из бараков кинулись два собирать, но родился один, да и то без щитков получился.
Одуревший от счастья, Сережка пустился гонять меж бараков, а за ним, забегая на грядки и клумбы цветочные, ребячья ватага неслась да щенята ничейные, с еще не окрепшим, визгливым лаем, пугая кур и сонных кошек.
Дядя Ваня с Пахомычем улыбались, на кутерьму эту шумную глядя.
Притихший и пасмурный подошел к ним Валерик.
— А ты почему не кричишь и не бегаешь, а? — Пахомыч спросил.
— А я не умею кататься, — признался Валерик.
— А что там уметь! — дернул плечом дядя Ваня. — Вот как все откатаются — и поезжай.
И Валерик решился. Когда все откатались, отбегались, и Сережка, довольный и потный, повел велосипед в сарайчик, Валерик за руль ухватился:
— А я когда буду кататься?
— А ты ж не умеешь!
— И теперь мне всю жизнь не уметь!
— Всю жизнь, всю жизнь… — стушевался Сережка напором Валеркиным. — До педалей еще не дорос!
— И Толян не дорос, а катался!
— Он умеет и ездил «под раму».
— И я буду «под раму!» — решился Валерик, будто этот прием езды, стоя на педалях, сам собою научит любого на мужском велосипеде.