Вначале, казалось бы, всё благоприятствовало полякам, пока не случилось событие, явно ненужное им, ибо лишало их правовых «законных» оснований оставаться в России: был убит Лжедимитрий II, от которого поляки якобы защищали Москву. Случилось это так. В Калугу прибыл касимовский царь повидаться с сыном, служившим у Вора. Очевидно, опасаясь измены, Вор повелел его утопить. Это прогневило крещёного татарина Петра Урусова, начальника татарской стражи при Лжедимитрии. Решив отомстить за смерть царственного соплеменника, он со своими товарищами во время охоты за зайцами убил Вора. Сам он бежал в степи, но татары, оставшиеся в Калуге (а среди них было много важных мурз), были все уничтожены казаками. Смутой воспользовались ляхи и заставили калужан целовать крест Владиславу. И это при том, что Марина Мнишек родила сына Ивана и его провозгласили царевичем. А прибытие в Калугу князя Юрия Трубецкого решило исход событий в пользу Владислава.
Понимая, что его приход с войском вызовет смуту, ибо необходимость «защиты» Москвы от Вора отпала, Сигизмунд спустя два дня после гибели Лжедимитрия (якобы не ведая об этом) писал 13 декабря к боярам, что «Владислав скоро будет в Москве, а войско королевское идёт против калужского злодея».
Но время шло. Россияне, всё более убеждаясь, что Владислав остаётся для них пустой приманкой, не хотели более оставаться «стадом без пастыря». И Гермоген торжественно объявил в Успенском соборе, что Владиславу не царствовать, ежели «не крестится в нашу веру» и не вышлет всех ляхов из державы московской. Он написал королевичу: «Будь второй Владимир! Возлюби веру, которую Бог любит. Не противься, государь, суду Божьему и нашему молению. Со всякой тихостью, кротостью и смирением прими святое крещение!»
Что стали делать бояре-изменники? Они начали склонять москвитян к присяге самому Сигизмунду. А это оправдывало и пребывание в России польского войска...
Узнав об этом, Гермоген собрал в Успенском соборе купцов, весь торговый и посадский люд и запретил присягать королю, грозя церковным проклятием всем ослушникам. С этого момента определилось резкое противоборство меж россиянами и поляками. Начали сноситься меж собой города и сёла, собирали оружие, убеждали друг друга, что пришло время спасать веру и отечество. Пришёл вызов от смолян, убеждавших: «Восстаньте, доколе вы ещё вместе и не в узах! Подымите другие области. Да спасутся души и царство. Знаете, что делается в Смоленске: там горсть верных стоит неуклонно под щитом Богоматери и разит сонмы иноплеменников».
Обнадеженные мужеством смолян, москвитяне тоже посылали свои грамоты по городам и сёлам: «Не слухом слышим, а глазами видим бедствие неизглаголанное. Заклинаем вас именем Судии живых и мёртвых: восстаньте и к нам спешите! Здесь корень царства. Здесь Богоматерь, изображённая евангелистом Лукою. Здесь светильники и хранители церкви, митрополиты Пётр, Алексий, Иона! Известны виновники ужаса, предатели студные, к счастию, их мало; немногие идут вслед Салтыкову и Андронову — а за нас Бог, и все добрые вместе с нами, хотя и не явно до времени: святейший патриарх Ермоген, прямой учитель, прямой наставник, и все христиане истинные! Дадите ли нас в плен и латинство?»
В ответ на эти призывы поднялись многие города: Владимир, Суздаль, Нижний, Ярославль, Кострома, Романов, Вологда и ранее того Рязань.
Но ведомая Мстиславским Боярская дума и тут совершила предательство. Послала донос Сигизмунду на Ляпунова, ополчившему Рязань, велела послам Филарету и Голицыну подчиниться воле короля и ехать в Литву к Владиславу. Воеводе Шеину было приказано впустить ляхов в Смоленск. Но грамота боярская не была скреплена подписью Гермогена, и это дало основание Филарету не повиноваться Думе. Посланное к Владимиру войско Куракина (дабы пресечь неповиновение Думе) было разбито.
Так начала рушиться изменническая власть Боярской думы. Ляпунов всенародно называл бояр «губителями христианского стада». Но меж боярами началось разделение. Более честные обличали предательство державных интересов. Первыми из бояр начали склоняться к Гермогену князья Воротынский, Андрей Голицын, Засекин. За это ляхи взяли их под стражу. К самому Гермогену они пока не смели подступиться. В Москве начинались бунты, и арест Гермогена мог бы подлить масла в огонь.