Между тем Маметкул деликатно отошёл в сторонку и вскоре уловил журчание ручья. Испив студёной воды, Ермолай точно заворожённый стал смотрел на горловину ключа. Наполняя хрустальной водой небольшую выемку, он выплёскивался через края и плыл далее, образуя ручей. Ручей искрился под солнцем, отражая и синеву неба, и зелень кустов вокруг него. В его журчании Ермолаю чудилась завораживающая песня, которая, то, звеня, весело набирала силу, а то, вдруг замирая, снова переходила на таинственный шёпот. И какой лёгкий свет вокруг, словно здесь было другое солнце. Ермолай думал о том, сколь же искусны были благочестивые старцы, умея выбрать для монастыря благословенные Богом места. Казалось, то же чувствовал и Маметкул.
— Ах, хорошо, бачка! — воскликнул он. Его помолодевшее за дорогу лицо сияло удовольствием. Он держал путь в Казань, где были его родичи. Ермолай возвращался в Вятку, там жил брат его покойной матери.
Чтобы приблизиться к ограде монастыря, где беглецы чаяли получить кров и пищу, надо было преодолеть довольно глубокий ров. Ворота монастыря высоки, вровень с оградой. Тишина такая, словно вымер весь мир. «Монахи либо сидят в трапезной, либо затворились в кельях», — подумал Ермолай.
Наши путники начали бить в ворота, потом прислушались. Но в ответ была та же застойная тишина. Ермолай отыскал небольшое отверстие между створками ворот и приник к нему. Видно было, как на далёких грядках копошились два монаха. Потом из ближайшей пристройки появился монастырский служка. Ермолай велел Маметкулу снова бить в ворота, а сам смотрел в отверстие. За первым служкой вышел другой, в коротковатом, не по росту, подряснике, но ни один из них не оглянулся на стук.
— Запёрлись от людей, мертвецы живые, — начал ругаться Ермолай. — А хотите, мы размолотим вам ваши ворота?!
Он уже собирался вставить крепкое словцо, но внезапно оглянулся и замер. К нему приближался словно появившийся из-под земли юродивый. На груди его, едва прикрытой лохмотьями, висела тяжёлая цепь. Встретившись с тяжёлым, немигающим взглядом юродивого, Ермолай смутился. Стало стыдно, что юродивый, очевидно, слышал его слова. Иначе почему бы он смотрел так пристально?
Между тем юродивый, подойдя к калитке, три раза постучал в неё посохом, затем произнёс могучим басом:
— Да воскреснет Бог, да расточатся врази Его!
И тотчас же за оградой послышались скорые шаги, и калитка отворилась, пропуская юродивого. Монах хотел тотчас же захлопнуть её перед самым носом незнакомцев, но юродивый удержал его и, оглянувшись на Ермолая, посохом указал ему путь вперёд, а на монаха, который хотел преградить ему дорогу, глянул грозно и повелительно.
Через несколько минут юродивый и странные пришельцы были приглашены к архимандриту. Это был суровый и величественный с виду старик. Высокий клобук надет по самые брови, густые и красивые. Большой нагрудный крест виднелся под волнистой окладистой бородой. Тёмная пышная мантия едва не достигала самого пола. Ермолай и Маметкул поклонились ему в пояс. Он ответил им взглядом строгим, почти неприязненным. Впрочем, таким взглядом он встречал почти всякого незнакомца. Говорили, что сей настоятель монастыря девизом своим избрал слова: «У входа к сердцу своему поставь зоркую стражу, дабы стража сия умела высмотреть чувства, помыслы, желания всякого пришельца в монастырь. Свой или чужой сей пришелец? Опасайся быть снисходительным ко всякому, а чужих — гони!»
Всё последующее произошло в какое-то мгновение. Ермолай перекрестился на образ Пресвятой Богородицы в центре киота. И не успел архимандрит удивиться необычайному выражению лица юродивого, как он вдруг упал на колени перед Ермолаем. Зазвенела и тяжко ударилась о пол железная цепь, затем юродивый поднял голову и, остановив на Ермолае горячий взгляд, силу которого мало кто умел вынести, произнёс:
— Патриаршество твоё да помянет Господь Бог во царствии Своём!
Наступило замешательство, столь странными были слова юродивого. Архимандрит казался смущённым, Ермолай, скрестив на груди руки, сам упал на колени перед юродивым.
— Не соромь меня и не вводи в смятение, человек Божий! Я беглый казак, чаял найти в сей обители пищу и кров, дабы, отдохнув, следовать в родные края. Со мною татарин, что спас мне жизнь, чаю обратить его в святую веру. Да свершится сие!
Увлечённый свойственной ему горячностью чувства, он не сразу понял, что не должен был этого говорить, но смиренно выслушать и попросить благословения у Божьего человека. Юродивый медленно поднялся с колен, обвёл присутствующих взглядом, как бы вспоминая что-то важное, укоризненно-печально покачал головой и направился к выходу, выкрикивая слова, которые быстро облетели всю монастырскую братию и многих ужаснули заключёнными в них пророчествами: