— Велика беда настаёт всем! Над городами и весями пронесётся, яко смерч! Горе, горе нам! Дьявол поразит пастыря. Меч карающий...
Громкие выкрики перешли на шёпот и совсем стихли.
12
На другой день после окончания литургии монахи вослед архимандриту направились в трапезную для участия в древнемонастырском обряде «Возношение панагии». Впереди на изукрашенном блюде, именуемом «Ковчег», несли богородичную просфору, или панагию. Но торжественность этой минуты нарушалась трудно скрываемым любопытством, с которым монахи разглядывали удивительного беглого казака, коему Христа ради юродивый предрёк дивную судьбу. После вчерашнего между монахами было много досужих разговоров о таинственных пророчествах. Ужели этому молодцеватому речистому казаку суждено облачиться в одежды святейшего патриарха? Да как тому статься, ежели на Руси от века не бывало патриархов? Токмо в Византии. И пошто Божий человек не хвалу творит царю Ивану, завоевавшему Казанское и Астраханское царства, а пророчит беды всякие?
Но вот что удивительно. Вчера монах Нектарий усомнился, не по наущению ли дьявола пророчил юрода? Не бес ли над ним мудрует? А к утру после того пророчества Нектарий опасно занемог. И монахи поняли, что Нектарий наказан за святотатство, что юродивый пророчил по Божьему соизволению.
Между тем сосуд с панагией был поставлен на передней стене трапезной на особой полочке, где во время Пасхи ставили пасху. После этого началась трапеза. В полном молчании. В монастыре придерживались устава преподобного Сергия Радонежского и греческих монастырей, поэтому пища на столах была скудная: хлеб и овощи. Ермолай вместе с остальными монахами с благоговением приступил к трапезе. Она была недолгой. Вот уже келарь приблизился к деисусу[12], под коим была установлена панагия, снял с головы клобук и камилавку, поклонился до пояса, произнёс:
— Благословите, отцы и братья, и простите меня, грешного...
Затем он принял хлеб, лежащий на панагии, тремя перстами обеих рук и, раздробляя его на дольки, давал хотящим. После чего игумен ударял ложечкой по столу, и монастырские служки начинали разносить питие.
После вечерни и прощения братии на сон, когда в кельях началось чтение полунощницы[13], Ермолаю сказали, что архимандрит Иеремия зовёт его.
К этому времени Ермолай успел расположиться ко сну в отведённой ему келье. После участия в обряде в душе его разлился покой, хотя монахи по-прежнему косились на него (он знал, что многие подозревали его в сношениях с дьяволом, который и внушил Божьему человеку святотатственные пророчества). Когда ему сказали, что его зовёт архимандрит, он забеспокоился и внутренне приготовился к новому для себя испытанию. С этой поры и начала устанавливаться в его душе мысль, что жизнь дана ему как испытание на долг и смирение. Но не на то смирение, отвратительные ужимки которого он видел у лицедеев-святош (чутьём он угадывал их и среди здешних монахов), а на душевную твёрдость и сознание собственной греховности в преодолении тягот жизни.
В покоях архимандрита мягкий слабый свет разливался от лампадок возле киота. Ермолай перекрестился на образа. Возле стены на небольшом столике стояло серебряное распятие. Пахло миром и ладаном. Архимандрит остановил на вошедшем внимательный, почти ласковый взгляд и движением руки велел приблизиться к себе, затем указал пальцем на сиденье напротив. Ещё не старый, но умудрённый опытом, Иеремия угадывал в беглом казаке душу страстную и чистую. И думалось ему, что сего беглеца привело в монастырь само провидение. Не духовное ли поприще уготовил ему Господь?
Архимандрит начал исподволь расспрашивать Ермолая, сидевшего перед ним в трепетном ожидании.
Робко и неспешно начал Ермолай свой рассказ. Кто он такой? Казак, на душе которого не одна загубленная жизнь. В казаки привели его беда и сиротство. Ныне едет в родные края разыскивать дядьку, а далее хотел бы помочь духовным особам в просвещении людей и паче всего иноверцев.
— Душа повелевает побывать в Казани. Там пребывает в заточении мой благодетель — воевода и окольничий Данила Адашев.
Ермолай заметил, как при этом имени что-то переменилось в лице архимандрита, но продолжал не менее уверенно:
— Не ведаю, в чём его вина. Токмо передавали, как он сказал: «Ежели я не прав и сделал что-либо достойное смерти, то не отрекаюсь умереть». Душа моя в тревоге. Чаю увидеть воеводу в живых. Но токмо не верю в его вину. Злодеи оклеветали его.