— И видно, правду говорят: при мачехе и отец родной над дочерью не волен, а мачехина воля злее зла.
В ту минуту в окне показалось прекрасное девичье лицо. Ермолай невольно вздрогнул — так поразили его пронзительно печальные очи, напомнившие ему Ксению. Обе Ксении, и обе несчастливы. От Ермолая не укрылось, с какой горькой лаской оглянулся на дочь Никанор. Вдруг в лице его появилась словно бы какая-то решимость.
— Ну, коли сын мой передал тебе особливый наказ, приходи к заутрене в церковь Николы Ратного. Ксения там будет, и я при ней.
Никогда прежде не собирался Ермолай в церковь с таким волнением и не одевался с таким тщанием, как в то утро. Ночью спал плохо, заново передумывал свою жизнь. С новой тоской вспоминал о той несчастной Ксении и вновь ощутил в сердце болезненный толчок своей вины перед ней. Летуче пронеслась неожиданная мысль: «Не виноватить бы тебе, Ермолай, себя за то, что пройдёшь мимо новой повстречавшейся тебе беды!» И перед ним возникло девичье лицо в окне и глаза её, словно наперёд знающие что-то печальное.
К заутрене Ермолай пришёл загодя и недалеко от церковных ворот стал дожидаться отца с дочерью. Зоркими глазами отыскал их в толпе прихожан, идущих в церковь. Она была в тёмном платке и в старой, видимо материнской ещё, шубейке. Когда Ермолай приблизился к ним, она опустила глаза, и густые ресницы тревожно затрепетали.
Чтобы никто не мешал беседе, все трое отошли к церковной ограде.
— Поклон тебе, девица, от брата, — начал Ермолай. — Велел тебе особо, дабы зашла к невесте его Гликерии сказать, весной-де будет в Казани и сватов зашлёт.
— Всё сполню, как приказал братец, — прошептал её мягкий голос.
Она подняла глаза на Ермолая. Взгляды их встретились, и в них можно было прочитать:
«Ты по сердцу мне. Чаю твоего согласия пойти со мной под венец».
«И ты мне по сердцу, но у меня нет своей воли».
И как это бывало с ним в решительные минуты, Ермолай понял, что задуманное нельзя откладывать, что надо действовать под впечатлением минуты. Он повернулся к отцу Ксении:
— А тебя, Никанор, я прошу перед стенами святого храма — отдай за меня свою дочь!
Никанор словно бы мгновенно превратился в истукана, и молчание длилось довольно долго. Наконец он произнёс:
— Коли будет на то воля нашей матушки.
20
Придя из церкви, Ксения сразу затворилась в своей светлице и начала прислушиваться. Она знала, что отец станет выведывать у мачехи доброе мнение о Ермолае и сам похвалит его, а затем заговорит о сватовстве. Она не ошиблась. Вскоре послышался возмущённый, с подвизгиваниями голос мачехи.
В доме действительно назревал скандал, который позже и отозвался неприятностями.
Между тем началось всё тихо-мирно. У Никанора выработалась привычка разговаривать с супружницей лестно.
— Ты погляди, Юлиания, каков кошель прислал нам наш казак.
Юлиания отмахнулась: видела-де.
— Нет, ты погляди, с какой хитростью да мудростью сработан.
Она поглядела: шит бисером и золотыми нитями, а между ними светлые камешки солнцем отливают. Подумав, она сказала:
— Большие деньги за него дадут.
— Тебе бы все деньги. Радость-то не в одних деньгах. Я вот что думаю, Юлиания. Ермолай-то, что принёс поминки от сына, может нам в деле пригодиться. Он с воеводой знается.
Юлиания почувствовала, что супруг куда-то гнёт, насторожилась:
— Ты меня загодя не улещивай. Сказывай, что надобно!
— С тобой уже и потолковать об человеке нельзя! — Никанор сделал вид, что обиделся.
— А чего со мной о нём толковать? Постой-постой. Уж ты не жениха ли для Ксении присмотрел?
— А хоть бы и жениха? Чем нехорош?
Она посмотрела на него с гневной пристальностью:
— Тебе, я вижу, всё неймётся. Или ты мало обжигался? Одного сыскал — паскуда. Второй — и того хуже.
— Ты мне людей не паскудь! — взорвался Никанор. — И Ермолая не трожь! Его нам Бог послал!
Тут Юлиания и перешла на визг, стала кричать, что уйдёт к матери, что с ним не станет жить ни одна баба. Потом побежала к соседям жаловаться на падчерицу. Снюхалась-де с монахом. Кто-то посоветовал Юлиании разведать, что за человек тот Ермолай, и она понеслась в монастырь. Баба она была разбитная, могла хоть кого разговорить. Ей удалось узнать, какая дурная молва шла о Ермолае. Иноки-злодеи рады были случаю вновь его оговорить. Юлиания торжествовала, предчувствуя победу над супругом. Домой летела на крыльях. И, едва открыв дверь в горницу, не спросив супруга, закупил ли он беличьи шкурки, как собирался, и если закупил, то по какой цене, с ходу заявила: