— Не станем наперёд хлопотать, госпожа моя! Господь не оставит нас своим попечением!
21
Мало кто знает, сколь тяжёл труд священника. После обычной службы в монастырской церкви отец Ермолай нёс службу как «домашний» батюшка, исповедовал, утешал в болезни и скорби. И всё это безвозмездно, по доброте своей. И недосыпал, и покоем жертвовал. Прихожане прослышали, что отец Ермолай мог врачевать, и в бедных домах, где не могли заплатить лекарю, он оказывал посильную помощь больным. Личные заботы отступали на второй план. У него ещё не было даже достойного иерейского облачения. Ксения думала сшить ему рясу из бархата, да нужда съедала все деньги.
И сама Ксения была под стать ему — жила для других. В Казани многие переселенцы так и не обустроились, одинокие, без родни, они особенно нуждались в поддержке. Многие соседи жили меж собой как родня.
Ксения особенно привязалась к семье кожевника. Сам хозяин не вылазил из кабака, и бедная Настёна была обречена нести все домашние тяготы. Одной приходилось и хозяйство ладить, и детей обихаживать, и, главное, думать, чем накормить детей. Самый маленький качался в люльке, старшая — девочка десяти лет — помогала матери. Приходилось и чугуны большие в печь ставить, и тяжёлую лохань с «кашей» для свиньи подымать. Тоненькая былинка так сгорбатилась, что была похожа на крючок.
Могла ли Ксения спокойно слышать, как заходится в крике ребёнок, ибо матери некогда было его нянчить? Ксения изрезала исподнюю юбку на куски, чтобы было во что запеленать ребёнка. Укутав младенчика, любила носить его на руках (а про себя думала и мечтала, что у неё народится такая же кроха). Приносила детям то коржика, то пирога.
Между тем кожевник Кузьма тащил в кабак всё, что можно было продать. Снёс все вещи и начал незаметно приворовывать муку и просо. И когда Настёна снесла муку и просо соседям, надумал прирезать свинью. Настёна застала его за точкой ножа в сарае. Кузьма был пьян, и ей не стоило труда выбить из его руки этот нож. Она стала кричать, что тоже пойдёт в шинок и пусть всё пропадёт.
Однажды, вернувшись домой, Ермолай не нашёл Ксении. Топилась печь, а Ксении не было. Это озадачило его. Он привык к тому, что в вечернее время Ксения выглядывала в оконце, ожидая его. На крыльцо выскочит, радуясь ему. При одном взгляде на него угадывала, в чём он больше нуждается, в её молчаливом сочувствии или беседе. А ныне и стол не накрыт для ужина. Не раздеваясь он вышел во двор. Из соседнего дома доносился младенческий крик. Вспомнив, что Ксения часто навещала этот дом, Ермолай пошёл туда и застал неожиданную картину. Дверь отворена настежь. Ксения с кричавшим младенцем на руках в чём-то убеждала соседку, которая в полном бесчувствии сидела на лавке. Её старшенькие дети испуганно выглядывали с печи. В избе был полный беспорядок. Всюду валялись какие-то лохмотья, старые одеяла. Как узнал Ермолай, кожевник искал новое одеяльце, подаренное Ксенией младенцу. Настёне не удалось спасти подарок. Кузьма избил жену, вырывавшую из его рук одеяло, и, отчаявшаяся, отупевшая от побоев, она опустилась на лавку, не закрыв дверь за извергом. Её измученной душе хотелось покоя, забвения. В хату клубами входил мороз. А пусть его! Не хотелось думать, что замёрзнет, если не притворить дверь, и дети замёрзнут, что пора затопить печь. В это время, на счастье детей, зашла Ксения, хотя вечером она обычно не приходила, дожидаясь мужа.
— Отец Ермолай, или возьмём их к нам? Настёна не в себе. Помёрзнут дети.
Вместо ответа Ермолай обратился к детям:
— Слазьте-ка, хлопчики, с печки, я вам гостинца дам!
Ребятишки мигом соскочили на пол, но Настёна упёрлась, не хотела двинуться с места. На уговоры Ксении пойти к ним с детьми отвечала:
— Не замайте!
— Вы тут замёрзнете...
— Всё одно...
Но попа Ермолая всё же послушалась.
Едва все вошли в натопленный дом и Ксения принялась хлопотать возле детей, как Настёна приняла из рук хозяйки кричавшего ребёнка и приложила к груди. Покормив детей и Настёну, Ксения уложила всех спать — кого на печи, кого на лежанке — и, когда все утихомирились, накрыла ужин Ермолаю. Любитель рыбы, он ужинал отварной стерлядкой с кусочком пшеничного хлеба, запивал сытой.
Ксения сидела рядом, думая, как начать разговор, который понемногу составился в её голове.
— Отец Ермолай, послушай-ка, что скажу тебе. Грех винопийства съедает жизнь людей, как ржа железо. Ныне и бабы стали в шинок ходить. Пришло семьи разорение. Как бы попам согласиться меж собой, чтобы всем священством в церквах проклинать вино и винопийство — оно бы людям польза была.