Кеха помнил, как он впервые увидел Алмаза. На Каратурском Зигзаге молодого «стремящегося» кинули в забитый мужичьими телами душный «общак» за номером 45, после того, как он на восьмиместном спецу за сутки насовал «в гнилое хайло наседкам такой качественной тухты», в результате этого два сыскных подразделения было загнанно до мыльной пены в известном месте. Терпение следствия лопнуло, и Шакал оказался в потной казарме в унылом обществе сотни подследственных, ожидающих суда.
Никто даже не обратил внимания на бородатого мужчину в простенькой одежде, которого привели «с вещами». Мужчина снял с плеча прямоугольную сумку, набитую чем-то тяжёлым и сказал:
- Доброго часа всем достойным.
Лишь только тут к вошедшему повернулись несколько человек, и сквозь почти непроницаемую завесу табачного дыма повернувшиеся разглядели его глаза.
В глазах этих стояло такое сияние, такая жажда к жизни, которой хватило бы и на сотню подростков. Казалось, умный взгляд проникает не только сквозь задымлённый прямоугольник камеры, но и режет бетонные стены, плавит контрольные пункты и заборы, ломает вышки, будто они сложены из детского кубика, радужным светом оседая где-то там, на тихом берегу Свободы.
Только тут по всем этажам нар пронёсся шепот: «Алмаз! Это Алмаз!», и в проём свесилось бесчисленное количество голов, каждый хотел посмотреть на идола блатного мира.
А мужчина снова повесил сумку на плечо, туже перехватил скатку матраца подмышкой и не спеша двинулся в сторону окна, где в «козырном углу» играл в карты Кеха с товарищами по «масти».
Молодого «блатореза» поразило тогда то, что Алмаз, этот монстр из чёрного зазеркалья, имеет такой неприметный и даже простецкий вид. Когда Шакалу рассказывали про этого «бешенного деда», он ему казался двухметровым силачом из сказки, одним плевком убивающим целый полк мусоров.
- Здравствуйте. Моё имя - Игорь Емельянович, - представился мужчина, похожий скорее на сельского учителя, оплешивевшего от унылого быта и плохой воды в кране, чем на матёрого хищника, который несколько лет назад, уходя в свой десятый побег, заточенной железной полосой порубил в кашу пятерых внехровцев, а потом трое суток просидел в ледяной яме, закиданный валежником, пока его искали по тайге с собаками восемь отделений Рэсовцев.
- Привет, эх, э, Гоша, - выпучив глаза, сказал Цырь, «глядевший по хате», - присаживайся на шконяк, отец. С этими словами он скрутил свой матрац с нижней кровати у окна и встал как истукан рядом.
- Благодарю, - сказал Алмаз, - чайку не найдётся у вас, а то, знаете, дорога долгая была, и как-то всё некогда было.
- Канеш, батя, щас замутим, - промолвил Цырь и кинулся к «телевизору» - тюремной тумбочке. Матрас всё ещё висел у него на предплечье.
Только Алмаз сделал было движение плечом, с намерением расположить свою постель на оголённой сетке, как близкий Цыря, Глазун, буркнув что-то вроде: «погодь, бать», расталкивая мужиков, бросился в дальний угол камеры, откуда чуть ли не на пинках погнал «шныря» - занюханного мужичонку.
Тот, растопырив руки, чуть было не вырвал матрац из рук Алмаза, но старик мягко отстранился и сказал:
- Благодарю, в этом нет необходимости.
Кеха во все глаза смотрел на этого человека и не верил сам себе. При том авторитете, который имел Алмаз, он мог одним движением мизинца поднять такой бунт по всей области, что надо было бы вводить регулярную армию, чтобы успокоить зеков, а он спокойно разговаривал о житейских делах, читал книги, которыми у него была набита сумка, и внешне был спокоен.
А когда дня через три он взял веник и начал подметать пол возле своей кровати, почти двести глаз вперились в него, это уже совсем было невиданное зрелище.
- Гоха, не обессудь сердешно, што не углядели, - свесив голову на грудь, пробубнил Липёнок, Глазуновский кузен, вставая с кровати, - мы, это, щас...
- Жылтухооо! - проорал он в сторону, - к орудию!
Откуда-то из угла начал продираться сквозь толпу кто-то по наименованию Желтуха, но, когда он уже почти осуществил эту почти невыполнимую миссию, Алмаз поднял правую руку, отчего стихла сразу вся камера.
- В действительности, нет ничего предосудительного в том, если человек убирает за собой, - тихо сказал он, - все мы кушаем, пьём, все мы мусорим и по-своему коптим это небо. Но раз уж волею судьбы мы оказались соседями в этом доме, то, я полагаю, взаимоуважение к достойным будет здесь весьма уместным.
Даже тишина, казалось, с интересом слушала слова этого человека, только диктор в «зомбоящике» безостановочно нёс обычную ахинею.