Они встали, и в бок Иннокентия перестало давить.
Вечером Кеша достал гвоздь из-за плинтуса и лёг спать. Ночью его никто не трогал. Утром пришла машина и забрала троих ребят на медицинское освидетельствование. Но Кешу не взяли. На его лице и теле было множество кровоподтёков, и администрация остереглась вывозить его в город.
Днём Кеша подошёл к хану и сказал:
- Меня не взяли, я весь в синяках, боятся, что будут спрашивать.
- Мы подождём, мы подождём, - сказал хан, шлёпая об стол самодельными картами. Внешне он был спокоен и даже улыбался.
Так начался первый месяц, на протяжении которого Кеша плёл мётлы и спал вполглаза. В рабочем дворе он нашёл железную полоску и тайно заточил её об ножку кровати. Это было оружие серьёзнее чем гвоздь. На уроках он стал рассеянным и был мыслями теперь очень далеко.
Душные южные ночи сменялись жаркими днями, люди в городе жили свободой, дышали её ветром, а здесь, за дощатым забором короедки был ад. Ханы и подханки творили свой закон, под прикрытием администрации в лице Копылова Сергея по кличке Копыто.
Они устраивали прессинг, избивали слабых и худых. Тех, кто не мог сопротивляться, навсегда переводили в самую низшую касту, откуда они уже никогда не выберутся. Им прижигали губы ложками, раскалёнными на зажигалках, ставили на тыльную сторону ладони тавро обиженных, их били каблуками в лоб, пока там не образовывались мозолистые наросты. Таких называли «накаленные». Особо провинившихся воспитанников заставляли пришивать себе сзади к одежде хвосты, скрученные из простыней, они были «крысье племя». Многие дети не могли снести ежедневные побои и унижения и пытались покончить жизнь самоубийством. Хорошо, если у них это получалось. В случае неудачной попытки суицида воспитанников жестоко наказывали. Их сажали в карцер, не давали им спать по четверо суток, не кормили, не поили водой.
Вскоре произошло то, что позволило Иннокентию понять, почему первогодов называли стекловатниками.
Однажды его за какую-то провинность, или даже просто так, замкнули в очень холодный карцер. Стояла ещё довольно тёплая погода, и Кеша не сразу ощутил, как бетон безжалостно вытягивает из его тела тепло. На полу не были ни топчана, ни стула, лишь куча какого-то тряпья темнела в углу. Узник сначала сидел на корточках, потом начал прогуливаться из угла в угол, считая шаги. Так прошло несколько часов.
Тут он понял, что у него совсем оледенели руки и ноги, и даже онемели кончики пальцев. Это было непостижимо, казалось, что под плитой пола работает мощный фрион.
Вскоре начал одолевать сон. Иннокентий знал, что если он уснёт, то навсегда. Он подошёл к куче тряпья в углу и осторожно потрогал её. На ощупь она казалась тёплой и мягкой. Кеша разворошил её, забрался в тёплое нутро и уснул.
Ему снилась земляничная поляна. Под огромными зелёными листьями прятались крупные ягоды, усеянные каплями росы. Но вдруг налетели комары. Их было так много, что они тучами закрыли небо. В одну секунду они спикировали вниз и впились в Кешу все разом. От страшного зуда во всём теле он проснулся.
В карцере стоял полумрак. Иннокентий лежал на полу на какой-то затхлой куче, которою он сначала принял за старые тряпки, и ожесточённо чесался. Но зуд становился ещё более нестерпимым.
Позже, когда срок наказания закончился, и узник оказался на свету, он не мог поверить своим глазам. Его руки, ноги, шея и лицо были покрыты громадными расцарапанными волдырями, из ссадин сочилась кровь. Лицо настолько опухло, что глаза превратились в две безостановочно слезящиеся щели.
Это бесчеловечное наказание на языке персонала называлось «отправить погреться», оно было придумано самим директором. Его отец работал сантехником, и как-то обозлившись, спяну натёр своего сына Сергея стеклянной ватой. Мальчик во всей красе смог прочувствовать ощущение сотен тысяч игл, впивающихся в кожу. Выросши в корявого лысого дядьку мальчик, вовсю использовал этот опыт в области своей особой инфернальной педагогики.
Те, кто попадал в такой карцер вторично, уже знали, что за куча громоздится в углу, но предпочитали зуд холоду. Особенно частые посетители этого места, на третий или четвёртый раз начинали соображать, что если не чесаться, то особой беды не будет, к окончанию первого года многие уже совсем виртуозно избавлялись от стекловолокна, насухую его вытрясая его из одежды.