Потом они будут помпезно хлопать подъездной дверью, уходя дворами на работу, или запирать железные сундуки гаражей и, проревев моторами, уезжать по делам в «Сити». Они будут приветствовать вас при встрече, стучать снизу вам в пол, если им не понравится ваша музыка, а перед отопительным сезоном проверять ваши стояки, потому что они сменили батареи и теперь должны убедиться, что нигде нет заторов.
И не сами они, ни вы, даже не удивитесь, что всего полгода назад в квартире под вами жил только полусумасшедший старик алкалифил, настолько тихий, что после его смерти, наступившей в результате отравления техническим спиртом, его никто не хватился. Лишь по причине ужасного трупного запаха соседи позвонили в полицию, и участковый врач констатировал смерть, подставляя к носу бутылёк с ментоловым гелем. Около четырёх месяцев там обитали как бестелесные духи рабочие из ближнего зарубежья, методично захламляющие площадку возле подъезда кусками поломанных стен, мешками из-под штукатурки и пёстрым целлофаном от лапши БП. А вот теперь это прошлое исчезло, провалилось в небытие, содрано вместе с обоями, выкорчевано с половой рейкой, вывезено на свалку в кургузых креслах, обитых засаленным тиком.
Можно сказать, что новые владельцы быстро привыкли к новому, обжились, что они молоды, поэтому легко перенесли смену места жительства, или что в кувыртской деревне, откуда они приехали, было примерно такое же расположение домов во дворе, так же дорожка уходила в парк, только вон там горы не было, а в низине сырела болотина, откуда поднималось утробное кваканье лягушек.
Кажется, что они вживаются в город, но на самом деле, это город вживается в них.
Всему виной невидимый процесс, - энергетическое растворение в бесчисленных сотах нового каменного улья. Вхождение в эгрегор.
Свою малую родину они видят каждую ночь сквозь окна в сны, в бетонной утробе мастодонта лёжа телами на восемь оконных прострелов. Просыпаясь утром, радостно шипя водой по трубам и пережигая электричество, они почти не замечают, как реальность вокруг переплавляется, альтерируется, стремясь приобрести тождественность с детскими образами, запечатлёнными на бессознательной глубине.
Психология назовёт это инструментом защиты, когда наша психика ассоциирует окружающую, враждебную и неизведанную доселе среду с внутренней моделью, которая может быть построена только один раз и только в детском возрасте, а потом лишь претерпевать незаметные и незначительные изменения.
Всё ярче прорисовываясь на фоне кварталов и улиц, мы становимся частью единого целого, где даже мусор, валяющийся возле парапета или последняя собака, презрительно плюющая в спину мечте, это самое дорогое, что у нас есть, нам уже безразлично, была ли там гора или низменность, какое небо отражалось в наших глазах, и даже какого цвета были эти глаза.
Избывая бесконечность, сколько дней мы не узнаём себя, встречаясь с самими собой в пёстрой толпе, состоящей из самих себя? Сколько лет мы, излучая разноцветные всполохи, бродим по артериям улиц каменного зверя? Сколько жизней, скреплённых понизу сто шестыми справками, мы начинали в невероятных страданиях как конечный результат его митоза?
Сколько раз происходило такое с каждым из нас?
Настолько много, что всё увиденное кажется пройденным.
Ощущение de javue - глубинная память души.
------------------------------------
В том году, когда лерт Южной септимы - Нейт, все ещё указывала верный путь морякам, заблудшим в беспроглядной тьме Босфора, а древний ветер Аргест кружил давно отмщённые тени над Бауджерским рвом, когда потрескавшаяся от засухи осклизлая глиняная спина автономной республики Кареон каждой морщиной канав и автострад ждала беззлобной зимы, вдруг выпал снег. Его было необычайно много. Этот снег, укрывший щедрым слоем городской асфальт не был в диковинку для местных жителей, всё же перепадало на южную республику раз в семь - восемь лет белое благословенье небес, которое по-настоящему любят только дети, но в этот раз его было аномально много. Снег падал в неостывшее от тёплой осени море, исчезая в зелёной прибрежной тине, валился не тая на парки скверы и дороги. Он пролежал почти полтора месяца, окончательно впитавшись в чёрствую землю лишь в середине зимы, обнажив пожухлые листья кипарисов.