Итак, обнищание народа, падение нравственности, распад семей, бродяжничество — вот что несет России капитализм. А вместе с ним разгорается и страшный огонь, сожигающий народ, ведущий его к физическому вырождению, — пьянство. Бок о бок с пьянством растет в народе озлобленность, бессильный гнев, мечущийся от пьяных слез до смертного боя, гнев, чреватый «русским бунтом, бессмысленным и беспощадным». Он обернется на всех и вся, а тот, кто подливает масла в пьяный огонь, благополучно скроется, словно ящерица, оставляющая хвост.
Повсюду стучит по Руси топор — вырубают леса, опустошают страну. Кругом исчезают звери и птицы, гибнет рыба в реках, гибнет вся природа, превращаясь в кредитные бумажки в руках новых хозяев России, ее «цивилизаторов».
Вместе с уничтожением земли, богатств страны, ее быта и устоев, уничтожают и доброе ее имя, поливают грязью ее героев. Вот например, поднялась шумная возня вокруг покойного генерала Милорадовича. Парижские, лондонские газеты, а вслед за ними и петербургская печать завопили одним хором о якобы существовавших у героя войны 1812 года огромных карточных долгах. Возмущенный Ф. Н. Глинка, знавший всю жизнь Милорадовича, все изгибы души его, пишет письмо графу Григорию Александровичу Милорадовичу, внуку знаменитого генерала: «Я никогда не видел его ни за карточным столом, ни с картами в руках. Поверьте, граф, что вся эта иностранная пресса на Россию и ее знаменитых людей брызжет чернильною клеветою». Да разве только такая явная злоба распространяется по земле? Вот одна из газет печатает статью М. П. Погодина о борьбе наших предков с татарским игом. Статья набрана мелким шрифтом, ее почти не заметно: а вот рядом огромное объявление о новом средстве истреблять клопов и мышей. Глинка пишет Погодину письмо, в котором призывает что-то предпринять, ведь так «все отрицается, все извращается». Погодин присылает ответ — что сделаешь… Так везде. Хорошо еще вообще печатают статьи о России.
В 1872 году на отзыв Федору Николаевичу было прислано авторское предисловие к готовящемуся «Собранию статей об Отечественной войне 1812 года». Автором статей был И. П. Липранди, бывший боевой офицер, участник войны, ныне писатель. Главною мыслью книги, как и предыдущего сочинения этого писателя, «Некоторые замечания, почерпнутые преимущественно из иностранных источников, о действительных причинах гибели наполеоновских полчищ в 1812 году», была мысль о необходимости сплочения, духовного единства русского народа. «Ныне Западная Европа в безумии, усиливаемом коварством ее двигателей… снова устремилась на могущество России». Труд Липранди состоял из шестнадцати томов, куда входили воспоминания, стихи, проза, заметки самых разных людей. Федор Николаевич Глинка очень сочувственно отнесся и к замыслу, и к предисловию, и к суждениям самого Липранди. Оба эти человека защищали родину на поле брани, а теперь пытаются защитить пером, словом. Но тщетно — голоса эти тонут в море крика, злобы, клеветы… Несмотря на все усилия Липранди, сочинение его нигде не было напечатано.
А Федор Николаевич Глинка с каждым годом все более встревожен тем, что творится в стране, он думает о том, как остановить движение ее к пропасти, повернуть на добрые, спасительные пути. В начале семидесятых годов он составляет начертание вопросов, которые, по его мнению, надо решить в связи с отменой крепостного права. Вопросы эти таковы: необходимость выкупа крестьянами земли на льготных условиях, строгого охранения лесов и ограничения их порубки, ограничения семейных разделов с целью предотвращения обнищания крестьян, оставления ими насиженных земель и ухода в города, закрытия кабаков и распространения в народе идеи трезвости, законного урегулирования отношений между землевладельцами и наемными рабочими. Глинка, человек, проживший долгую-долгую жизнь, под конец ее все больше обретает государственное сознание, глубокое понимание того, что невозможно ввести на Руси «хороший», «просвещенный» капитализм. Сохранились письма Глинки тех лет к князю П. Вяземскому. Вот отрывки из них, найденные в черновиках писателя, в которых много неразборчивого.
«В Европе и у нас… распространилось мнение, что общество больно, лежит уже на смертном одре и должно его добить долбнею… Другие задумали лечить раны насмешкою. Но что такое насмешка? — Игла, намазанная желчью: она колет, раздражает, а отнюдь не целит! Уксусом не утолить ран, для них нужен елей мудрости. Древние пророки — послы Божии, — не играли в гумор, не смеялись, а плакали. В голосе обличителя, как в прекрасной задушевной музыке, должна дрожать слеза. Эта слеза падает на сердце и возрождает человека. Наши [неразборчиво] только и гоняются за смехом (а время не смеется!) и через пересмехание и карикатурные представления ссорят одно состояние с другим: детей с отцом, раба с господином… и раздражают всех, никого не успокаивая. Наши все кричат (или кричали. — В. К.) — в Европеизм! Конечно,
Строки эти написаны в годы, когда русская и мировая печать пестрела сообщениями о невиданной «биржевой лихорадке», охватившей западный мир, о массовом биржевом безумии, захватывающем толпы людей и сравнимом разве что с хлыстовскими «радениями», о бесчисленных случаях самоубийств неудачников, у которых вытекает золото из-под пальцев, о невиданном доселе и внезапном обогащении безродных «выходцев ниоткуда». Это с одной стороны. А с другой — массовые вспышки злобы, кем-то направляемой, кем-то подстрекаемой. Злобы, которая, по Глинке, «распространяется, везде под землею плывет, того и гляди, что вот-вот вынырнет и все одолеет!» «Вы ретивый боец и борец, — пишет Федор Николаевич Погодину, — да массы противников слишком густы! А Париж уже стоит вверх ногами!»
С годами все большая тревога владеет сердцем писателя. Еще в конце тридцатых годов острое чувство времени, всегда присущее Глинке, продиктовало ему стихотворение «Часомер»:
А в годы сороковые в письме к Ф. И. Тютчеву Глинка писал:
Глинка, как это ни может показаться странным, теперь использует любезную ему в двадцатые годы масонскую строительную символику, но на этот раз в противоположном, отрицательном смысле. «Строительство» идет «за стеной», то есть вне «града огражденного», вне очерченного круга доброй, должной жизни, а значит, это «строительство» — самочинное, оно — во зло. Еще спустя несколько лет, в 1856 году, Глинка переписывает себе почти полный текст широко известной в то время «антимасонской» речи московского митрополита Филарета. В этой речи Филарет говорил о «тайных преобразовательных усилиях» масонов, о том, что их своеволие неизбежно ведет человечество к угнетению. В бумагах Глинки около этой речи написано «Филарета речь» и рядом — шестиконечный масонский знак. Из всего этого напрашивается вывод о том, что, начиная с сороковых годов и далее, Глинка пересмотрел свое отношение к масонству, столь увлекавшему его в молодости. Тем не менее он явно ощущал, что масонство и его «тайна» имеет прямое отношение к конечным судьбам мира и человечества, к временам, когда откроется «тайна беззакония» и одолеет ее только «тайна благочестия», великая явь вселенской любви и добра.