Утром 6 августа армия и тысячи смолян оставили город. В письме Барклаю, уже цитировавшемся, царь упрекнул и Барклая, и Багратиона за их действия возле Смоленска и в самом городе. Он писал: «Крупные ошибки, сделанные князем Багратионом, поведшие к тому, что неприятель упредил его у Минска, Борисова и Могилева, заставили вас покинуть берега Двины и отступить к Смоленску. Судьба вам благоприятствовала, так как противно всякому вероятию произошло соединение двух армий.
Тогда настало время прекратить отступление. Но недостаток сведений, которые вы, генерал, имели о неприятеле и его движениях, сильно давал себя знать в течение всей кампании и заставил вас сделать ошибку — пойти на Поречье с тем, чтобы атаковать его левый фланг, тогда как он сосредоточил все свои силы на своем правом фланге у Ляды, где он перешел Днепр. Вы повторили эту ошибку, предупредив неприятеля в Смоленске: так как обе армии там соединились и так как в ваши планы входило дать неприятелю рано или поздно генеральное сражение, то не все ли было равно, дать его у Смоленска или у Царева-Займища? Силы наши были бы нетронуты, так как не было бы тех потерь, которые мы понесли в дни 6-го, 7-го и следующие до Царева-Займища дни. Что же касается до опасности быть обойденным с флангов, то таковая была бы повсюду одинакова, вы бы ее не избежали и у Царева-Займища.
В Смоленске рвение солдат было бы чрезвычайное, так как это был бы первый истинно русский город, который им бы пришлось отстаивать от неприятеля».
Для отхода русских большое значение имела деревня Лубино, через которую Барклай должен был выйти на московскую дорогу. Армия шла к Лубину через Крахоткино и Горбуново. Этот путь был длиннее, чем тот, по которому шли французы. Начальник авангарда Павел Алексеевич Тучков прикрыл своим отрядом лубинский перекресток. После ожесточенного боя русские отошли за реку Строгань. Тучков лично доложил Барклаю, что больше не может противостоять неприятелю. Барклай приказал Тучкову вернуться. С резкостью, которая была свойственна ему в самые критические минуты, он сказал генералу: «Если вы еще придете сюда, то я велю вас расстрелять».
Отступление из-под Смоленска окончательно испортило взаимоотношения Барклая и Багратиона: с этого момента и до Бородинского сражения князь Петр Иванович считал тактику Барклая гибельной для России, а его самого — главным виновником всего.
В письмах к царю, к Аракчееву, ко всем сановникам и военачальникам Багратион требовал поставить над армиями другого полководца, который пользовался бы всеобщим доверием и наконец прекратил бы отступление.
Глас Багратиона был гласом большинства солдат, офицеров и генералов всех русских армий. Царь не мог к ним не прислушаться.
5 августа Александр поручил решить вопрос о главнокомандующем специально созданному для этого чрезвычайному комитету. В него вошли шесть самых близких людей к царю: фельдмаршал Н. И. Салтыков — председатель Государственного совета и председатель Комитета министров, председатель военного департамента Государственного совета А. А. Аракчеев, министр полиции генерал-лейтенант С. К. Вязьмитинов, генерал-адъютант А. Д. Балашов, князь П. В. Лопухин — один из главных деятелей Госсовета — и граф В. П. Кочубей — дипломат и советник царя. Состав комитета определялся не столько должностями его членов, сколько личной близостью к Александру. От старика Салтыкова, в прошлом главного воспитателя Александра и его брата Константина, до сравнительно молодых — Лопухина и Кочубея — все члены комитета были друзьями царя. Они обсудили пять кандидатур — Беннигсена, Багратиона, Тормасова и 67-летнего графа Палена — организатора убийства императора Павла, вот уже одиннадцать лет находившегося в отставке. Пятым назвали Кутузова, и его кандидатура была тотчас же признана единственно достойной столь высокого назначения. Чрезвычайный комитет немедленно представил свою рекомендацию императору.
Однако Александр принял окончательное решение лишь через три дня — 8 августа. Свое решение царь связывал с оставлением Смоленска. Все в том же письме от 24 ноября 1812 года Александр писал Барклаю: «Потеря Смоленска произвела огромное впечатление во всей империи. К общему неодобрению нашего плана кампании присоединились еще и упреки, говорили: „Опыт покажет, насколько гибелен этот план, империя находится в неминуемой опасности“, и так как Ваши ошибки, о которых я выше упомянул, были у всех на устах, то меня обвинили в том, что благо Отечества я принес в жертву своему самолюбию, желая поддержать сделанный в Вашем лице выбор.
Москва и Петербург единодушно указывали на князя Кутузова как на единственного человека, могущего, по их словам, спасти Отечество. В подтверждение этих доводов говорили, что по старшинству вы были сравнительно моложе Тормасова, Багратиона и Чичагова; что это обстоятельство вредило успеху военных действий и что это неудобство высокой важности будет вполне устранено с назначением князя Кутузова. Обстоятельства были слишком критические. Впервые столица государства находилась в опасном положении, и мне не оставалось ничего другого, как уступить всеобщему мнению, заставив все-таки предварительно обсудить вопрос за и против в совете, составленном из важнейших сановников империи. Уступив их мнению, я должен был заглушить мое личное чувство».
Александр был неискренен и просто-напросто лгал своему генералу: Смоленск был оставлен 6 августа, а чрезвычайный комитет созвали за день раньше — 5-го, когда в Смоленске еще шли бои. Однако Александр, находясь в Петербурге, не знал еще и об этом. 5 августа ему было известно, что 1-я и 2-я армии ждут Наполеона возле Смоленска.
Тем не менее решение было принято, и 8 августа состоялось назначение М. И. Кутузова главнокомандующим.
К Тормасову, Багратиону, Барклаю и Чичагову тотчас же были направлены рескрипты одинакового содержания: «Разные важные неудобства, происшедшие после соединения двух армий, возлагают на меня необходимую обязанность назначить одного над всеми оными главного начальника. Я избрал для сего генерала от инфантерии князя Кутузова, которому и подчиняю все четыре армии. Вследствие чего предписываю Вам со вверенною Вам армиею состоять в точной его команде. Я уверен, что любовь Ваша к Отечеству и усердие к службе откроют Вам и при сем случае путь к новым заслугам, которые мне весьма приятно будет отличать подлежащими наградами».
Получив назначение, Кутузов написал письмо Барклаю и от себя лично. В этом письме он уведомлял Михаила Богдановича о своем скором приезде в армию и выражал надежду на успех их совместной службы. Барклай получил письмо 15 августа и ответил Кутузову следующим образом: «В такой жестокой и необыкновенной войне, от которой зависит сама участь нашего Отечества, все должно содействовать одной только цели и все должно получить направление свое от одного источника соединенных сил. Ныне под руководством Вашей Светлости будем мы стремиться с соединенным усердием к достижению общей цели, — и да будет спасено Отечество!»
11 августа, в воскресенье, Кутузов выехал из Петербурга к армии. Толпы народа стояли на пути его следования, провожая полководца цветами и сердечными пожеланиями успеха.
На первой станции — в Ижоре — Кутузов встретил курьера из армии и распечатал письмо. В нем сообщалось о взятии французами Смоленска.
«Ключ от Москвы взят!» — воскликнул Кутузов.
17 августа в третьем часу дня он прибыл в деревню Царево-Займище, куда к этому же времени подошла и почти вся 1-я армия.
Барклай сдал командование внешне спокойно. Однако самолюбие его, конечно же, было уязвлено. Впоследствии, рассказывая о передаче Кутузову всех прерогатив, которых он лишился в связи с его приездом в армию, Барклай писал царю: «Избегая решительного сражения, я увлекал неприятеля за собой и удалял его от его источников, приближаясь к своим; я ослабил его в частных делах, в которых я всегда имел перевес. Когда я почти до конца довел этот план и был готов дать решительное сражение, князь Кутузов принял командование армией».
Кутузов застал войска готовящимися к сражению — вовсю шло строительство укреплений, подходили резервы, полки занимали боевые позиции. Главнокомандующий осмотрел позиции, объехал войска, повсюду встречаемый бурным ликованием, и… отдал приказ отступать. Он не хотел рисковать и не мог допустить, чтобы его разбили в первый же день приезда к армии. К тому же Кутузов знал, что на подходе резервы Милорадовича, а еще дальше в тылу собирается в поход многотысячное московское ополчение.