Нагрузка А. П. Завенягина в рамках работ по советскому атомному проекту всегда оставалась очень высокой. Он был среди тех организаторов науки и производства, кто наиболее активно способствовал созданию у нас в стране термоядерного оружия (напомним, что по этому направлению мы уже не отставали от американцев, а во многих существенных моментах обогнали их). А. Д. Сахаров, один из основных разработчиков первой советской водородной бомбы, писал в своих воспоминаниях: “Завенягин был жесткий, решительный, чрезвычайно инициативный начальник; он очень прислушивался к мнению ученых, понимая их роль в предприятии, старался сам в чем-то разбираться, даже предлагал иногда технические решения, обычно вполне разумные. Несомненно, он был человек большого ума - и вполне сталинских убеждений. У него были большие черные грустные азиатские глаза (в его крови было что-то татарское). После Норильска он всегда мерз и даже в теплом помещении сидел, накинув на плечи шубу. В его отношении к некоторым людям (потом - ко мне) появлялась неожиданная для человека с такой биографией мягкость. Завенягин имел чин генерал-лейтенанта ГБ, за глаза его звали Генлен или Аврамий.
Я иногда задавался мыслью: что движет подобными людьми - честолюбие? страх? жажда деятельности, власти? убежденность? Ответа у меня нет...” (А. Сахаров. Воспоминания. Т. 1. Москва, “Права человека”, 1996).
Первая встреча А. Д. Сахарова с А. П. Завенягиным произошла в КБ-11 - на “объекте”, как тогда говорили. Молодой блестящий теоретик Сахаров вместе с другим молодым и многообещающим специалистом КБ-11 Забабахиным обратился к Завенягину по совету Я. Б. Зельдовича, чтобы защитить своего коллегу Л. В. Альтшулера, которому грозили неприятности. При очередной проверке руководящих кадров (тогда они регулярно проходили на “объекте”) Альтшулер, отвечая на вопросы комиссии, поддержал хромосомную теорию наследственности, т. е., по существу, выступил прямо против Лысенко. Тогда такие высказывания не приветствовались. Но как специалиста Л. В. Альтшулера в КБ-11 ценили весьма высоко. Об этом и рассказали А. П. Завенягину Сахаров и Забабахин. Выслушав их, Авраамий Павлович сказал (как вспоминает Сахаров): “Да я уже слышал о хулиганской выходке Альтшулера. Вы говорите, что он много сделал для “объекта” и будет полезен для дальнейших работ. Сейчас мы не будем делать оргвыводов, посмотрим, как он будет вести себя в дальнейшем...”. Все окончилось благополучно.
Мягкость Авраамия Павловича по отношению не к некоторым людям, а к работникам его отрасли вообще проявлялась в заботе о своевременной и достойной оплате их труда и развитии социальной сферы на объектах министерства, в деликатном разрешении многих конфликтов, подобных вышеописанному. Подтверждение этим словам можно найти в тех же сборниках документов, которые уже упоминались здесь. Хотя в ряде изданий прежде всего подчеркиваются жесткость и требовательность Завенягина, и только они. Теперь такая точка зрения представляется неполной.
Герой Социалистического Труда физик-теоретик Ю. А. Романов, в 1950 г. 25-летний коллега А. Д. Сахарова, вспоминает о Завенягине как об умном, интеллигентном начальнике, внимательно и с пониманием слушавшем ученых, хорошо разбиравшемся в рассматриваемых вопросах и принимавшем глубоко продуманные, перспективные решения. Для специалистов “объекта” важным казалось также то обстоятельство, что речь Авраамия Павловича в отличие от многих его коллег всегда оставалась в рамках литературной лексики. Особенно впечатляюще эти качества проявились на посту министра среднего машиностроения, который Завенягин занимал совсем недолго - один год и десять месяцев.
Колоссальные нагрузки, которым он всегда подвергал свою жизнь, нисколько не щадя себя, сказались внезапно и фатально: 31 декабря 1956 г. Авраамия Павловича Завенягина не стало. Его похоронили у Кремлёвской стены.
Из дневника А. П. Завенягина (запись от 18.03.54): “Всю жизнь меня привлекали плодовые деревья, сад, его рост, созревание, плоды, выведение новых сортов - тайна жизни и рождения яблока, ягоды. Но никогда почти мне не удавалось заняться этим увлекательным и благодарным делом. “Мой” сад на Магнитке был если не первым и единственным фруктовым садом на Урале, то, во всяком случае, одним из весьма небольшого количества садов. Я не слыхал в те годы (1935), чтобы где-то на Урале были фруктовые деревья...”.