– Есть и другая возможность, – сказал он. – За свое спасение он обязан нам. Как любой порядочный человек должен же он отблагодарить нас за это.
– Едва ли, – усомнился офицер СД. – Русские ненавидят нас.
– Не все. Вспомните хотя бы генерала Власова. Разве он не с нами? По-моему, нельзя всех стричь под одну гребенку. Идеи фюрера творят чудеса. Что, если познакомить Турханова с ними? – подсказал новую мысль профессор.
– А кто займется этим?
– Старшая сестра.
– Фрау Штокман? – недоверчиво спросил шеф. – Что-то до сих пор за нею не наблюдалось таланта пропагандиста.
– Зря вы недооцениваете ее способности. Превратила же она меня из пацифиста в патриота рейха. Уверен, что ей вполне под силу задача по перевоспитанию советского полковника.
Начальник госпиталя был так поглощен своими мыслями, что в тоне профессора не уловил насмешки, а офицер СД вообще был неспособен разбираться в подобных тонкостях, поэтому оба поддержали предложение Флеминга.
– Главное: неустанно вдалбливать в голову этого полковника нашу идеологию, – поучительным тоном сказал офицер СД. – Он разуверится в силе советов и убедится в могуществе Германии. Тогда, если он не дурак, безусловно пойдет с нами.
Флеминг не возражал, а начальник госпиталя и сам думал почти так же, поэтому тут же распорядился предельно разгрузить Элизабет Штокман от обязанностей медсестры, чтобы она имела больше времени для «работы» с Турхановым.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Турханов пришел в сознание ночью. Первое, что он увидел, когда открыл глаза, был портрет Гитлера, висевший на противоположной стене. Потом заметил женщину в белом халате, сидящую спиной к нему и читающую какую-то книгу. Острый запах лекарств окончательно убедил его в том, что он находится в немецком госпитале. Дышать было тяжело, во рту все пересохло, и страшно хотелось пить. Рядом на столике стоял графин с водой. Полковник хотел достать его, но стоило чуть пошевелиться, как нестерпимая боль заставила его непроизвольно вскрикнуть. Услышав стон, женщина вскочила со стула и поспешила к нему.
– Лежите спокойно, не двигайтесь, – предостерегающе подняв руку, полушепотом проговорила она. Сама в то же время внимательно посмотрела на него, чтобы определить, понял ли он ее.
– Пожалуйста, дайте попить, – слабым голосом попросил Турханов.
Элизабет Штокман – а это была она – обрадовалась, когда поняла, что ее подопечный знает по-немецки.
– Одну минутку, – сказала она, наливая в чашечку теплой воды. – Не вставайте, я сама напою вас. Представьте себе, что вы маленький ребенок, а я – ваша няня.
С этими словами она стала поить больного с чайной ложки. Турханову показалось, что в груди у него горит огонь, который можно потушить только водой. Он с жадностью ловил губами ложку и готов был пить без конца, однако сестра знала норму.
– На сей раз хватит, – предупредила она.
– Благодарю вас, – полушепотом произнес Турханов.
– Вы знаете, где находитесь?
– Догадываюсь. Но если вам не трудно, расскажите, что со мной случилось и как я сюда попал?
Элизабет рассказала все, что знала, но о дальнейших намерениях своих начальников ни словом не обмолвилась. Турханов понял, что с ним произошло то, чего больше всего опасаются партизаны: он попал в плен, да еще в таком беспомощном состоянии, когда о побеге даже помышлять было нечего. «Худшего положения, чем у меня, даже и не придумаешь. Приняли в госпиталь, сделали операцию, лечат. С какой целью – понятно без слов: поставят на ноги и начнут либо выпытывать интересующие их сведения, либо потребуют изменить Родине, а когда убедятся в невозможности добиться своего, подвергнут зверским пыткам».
Подобно большинству советских людей Турханов не представлял себе жизни без борьбы, без служения родному народу. Формы и методы борьбы бывают разные, они зависят от конкретной обстановки. До сих пор он боролся за народное счастье с оружием в руках. Это – активная борьба. Тут он сам выбирал объект нападения и сам диктовал противнику условия борьбы. Иное дело в плену. Он знал, что тут не всем и не всегда доступны активные формы борьбы, а чаще всего приходится довольствоваться пассивным сопротивлением: работать медленнее и хуже, не соблюдать, по возможности, лагерной дисциплины, а если придется умереть, то с достоинством… Конечно, пассивное сопротивление тоже может причинить фашистам много хлопот, но так никогда войны не выиграть. Исход войны решается на поле битвы. «Значит, все мои помыслы и поступки должны быть направлены на то, чтобы как можно скорее вернуться в строй активных борцов. Для этого прежде всего надо выздороветь, а потом бежать из плена», – решил Турханов.
Прошла неделя. Здоровье его начало улучшаться. В борьбе за жизнь организм взял верх, и скоро он мог уже говорить и слушать собеседника, не испытывая особой усталости. Элизабет Штокман, до сих пор вынужденная молча скучать у постели больного, воспрянула духом. Стараясь оправдать доверие начальства, она так рьяно принялась вдалбливать в голову своего подопечного убогие идейки бесноватого фюрера, что буквально за несколько часов успела нагнать на него смертельную скуку. Обычно свои беседы она начинала с изложения утренней сводки верховного главнокомандования сухопутных сил Германии. Эту часть беседы Турханов слушал с интересом, ибо при критическом анализе даже из кучи лжи можно было извлекать крупицы правды о действительном положении на фронтах. Так узнал он о том, что Советская Армия создала несколько плацдармов на левом берегу Вислы и прочно удерживает их в своих руках. «Ничего, – думал он, – придет время, и с этих плацдармов наши войска нанесут такие мощные удары, что немецкая оборона на Висле рухнет как карточный домик».
Тем временем сестра продолжала бубнить:
– «На южном фронте союзники топчутся на месте. Попытка англичан высадиться в Греции успеха не имела. На западном фронте наши доблестные войска отбили все атаки англо-американских войск. Силы противовоздушной обороны дали сокрушительный отпор «летающим крепостям», пытавшимся обрушить бомбовый удар на Берлин. Пожары, вспыхнувшие в городе во время бомбардировки, были потушены к утру…»
«Значит, союзники продолжают свои атаки, – думал Турханов. – Столица рейха подвергается бомбардировкам. Это хорошо, когда фашистам нет покоя ни на фронте, ни в глубоком тылу».
– Как видите, наши войска на всех фронтах удерживают свои позиции, – сделала вывод Элизабет из прочитанной сводки. – Германия мобилизует свои силы, чтобы перейти в наступление в указанное фюрером время. Тогда мы окончательно разделаемся со всеми врагами рейха.
Турханов обычно слушал ее молча, не возражал, вопросов не задавал. Он понимал, что хочет эта немка. «Пусть тешит себя надеждой перетянуть советского офицера на свою сторону, – думал он, глядя на старание пропагандистки. – Мне она особого вреда не причинит, а кое-какие полезные сведения из ее слов я смогу извлечь».
Прокомментировав сводку верховного командования, Элизабет приступала к изложению основных догм национал-социализма. Она открывала книгу Гитлера «Майн кампф» и читала страницу за страницей. Эту скучную книгу, походившую более на бред одержимого, чем на изложение учения политического деятеля, читать было трудно, но убежденная нацистка читала ее с жаром, с благоговением, подобно тому, как религиозные фанатики читают библию или коран. Призывы бесноватого фюрера к завоеваниям жизненного пространства для немецкой нации за счет захвата чужих территорий вызывали у каждого непредубежденного читателя гнев и возмущение. В душе Турханов тоже приходил в ярость, но на вид он казался спокойным, а когда Штокман с настойчивостью, достойной лучшего применения, начинала повторять отдельные места, имевшие, по ее мнению, особенно важное значение, закрывал глаза и, чтобы не выдать себя, притворялся спящим. В таких случаях Элизабет терпеливо ждала, когда он проснется, а Турханов терпеливо продолжал «спать».
Иногда фрау Штокман спрашивала Турханова об основных положениях, изложенных в той или иной главе книги. Полковнику не хотелось излагать мысли Гитлера. Поэтому он часто делал вид, что изо всех сил старается вспомнить прочитанные места, морщил лоб, что-то шептал про себя, а потом тяжко вздыхал и признавался в своей неспособности изложить «глубокие мысли фюрера».