Начался подсчет заключенных. Он производился по сотням и по личным номерам. Пересчитали всех живых и мертвых, но почему-то общий счет не сошелся… Пересчитали еще раз – вышло на три человека больше, чем числилось по списку. Эсэсовцы начали нервничать. Блокфюрер приказал выстроить всех без исключения. Услужливые штубендисты, применяя грубое насилие, попытались построить больных в отдельную колонну, но из этой затеи ничего не получилось: как бы они ни ругались и ни били заключенных, как бы ни уговаривали их простоять на ногах хотя бы несколько минут, пока эсэсовцы закончат поверку, истощенные люди падали сразу же, как только их поднимали с земли. Тогда ротенфюрер приказал разложить их по десять человек в каждом ряду. Получился живой настил шириной в пять и длиною в сорок метров. Юмор смертников тут же окрестил его «живой очередью в крематорий». Лишние муки этих несчастных позволили эсэсовцам благополучно закончить подсчет. Довольный тем, что счет сошелся блокфюрер распорядился отнести больных на прежние места, а с остальными приступить к утренней зарядке…
Со слов товарищей по несчастью Турханов уже знал, что заключенных двадцатого блока, в отличие от других узников многочисленных лагерей смерти, разбросанных повсюду как на территории самой Германии, так и оккупированных ею государств, ни на какие работы не посылают, и, следовательно, они фашистскому рейху никакой пользы не приносили. В то же время на содержание вооруженной охраны и питание узников государство из своего бюджета вынуждено было тратить определенную сумму. Учитывая педантичную расчетливость немцев, на первый взгляд такое «расточительство» было непонятным. В самом- деле, почему же они людей, обреченных на неизбежную смерть, не убивают сразу, а неделями и месяцами хотя и очень плохо, но кормят и даже одевают, в то время как нетрудоспособных заключенных других блоков спешат убить, чтобы их трупы использовать на производство мыла, столярного клея и удобрения для своих полей? Ответ на эти проклятые вопросы Турханов услышал из уст самих немцев.
Когда часы на башне пробили девять, блокфюрер неожиданно прекратил «зарядку» и своим помощникам приказал заключенных снова построить строго по сотням. Эсэсовцы засуетились, забегали. Одни считали и пересчитывали людей в прикрепленных сотнях, другие тщательно проверяли карманы заключенных. Заволновались и заключенные. Блокфюрер то и дело откашливался, прочищая горло, словно ему предстояло спеть или же произнести речь. Наконец с шумом распахнулись железные двери, и на территорию двадцатого блока вступила довольно большая группа старших офицеров СС и СД, среди которых кроме штандартенфюреров и оберфюреров оказались два бригаденфюрера и один группенфюрер СС [Воинские звания в войсках СС. Штандартенфюрер и оберфюрер равны общевойсковому званию полковника: бригаденфюрер – генерал-майору, а группенфюрер -генерал-лейтенанту,]. Сопровождал их начальник концлагеря штандартенфюрер Франц Цирайс. При виде такого большого начальства блокфюрер растерялся и, хотя вовремя подал команду «смирно», но, не зная, кому следует отрапортовать, вдруг замолчал. При этом он с ужасом смотрел то на шефа концлагеря, то на группенфюрера войск СС. В иных условиях за подобные упущения каждый уважающий себя начальник счел бы своей обязанностью строго взыскать с провинившегося, но на сей раз решили не подрывать авторитета старательного служаки в глазах его подчиненных и молча прошли мимо онемевшего от ужаса ротенфюрера. Только штандартенфюрер Цирайс не остался безучастным; обычно строгий и высокомерный, он улыбнулся по-простецки и, сверкнув глазами, тихо сказал:
– Действуйте согласно -моей инструкции. Покажите господам, на что способны мы, верные солдаты фюрера!
Эти слова подействовали на пришибленного унтера как чудесный бальзам, он воспрянул духом, гордо выпятил грудь, щелкнул каблуками и, подобострастно глядя на шефа, выпалил:
– Будьте уверены, герр штандартенфюрер. Мои орлы с честью выполнят все ваши указания. Хайль Гитлер!…
Внезапное появление высших чинов на территории блока смерти сильно встревожило большинство заключенных. «Несомненно, готовится что-то страшное,- подумали одни. – Стервятники слетаются, когда почуют запах падали». Но и среди узников нашлись оптимисты.
– Уверен, что к нам прибыла авторитетная комиссия,- прошептал сосед Турханова. – Вероятно, слухи о здешних беззакониях дошли до Берлина. Если спросят у меня, расскажу всю правду. А ты как?
– Поживем – увидим,- неопределенно сказал полковник.
Ждать пришлось недолго. Как только генералы и полковники заняли места на специально устроенном для них возвышении, штандартенфюрер Цирайс махнул рукой в сторону блокфюрера, а тот приказал своим помощникам продолжать зарядку. И машина завертелась.
Сотня, в которой находился Турханов, в перерыве очутилась рядом с возвышением, откуда наблюдали за происходящим генералы и полковники СС. Сосед Турханова, собиравшийся рассказать правду о зверствах, очевидно, еще не терял надежды найти управу на палачей, поэтому, когда остановились возле трибуны, задрал голову и пристально посмотрел на группенфюрера. Такое поведение хефтлинга не остались незамеченным. Группенфюрер войск СС что-то шепнул шефу концлагеря, а тот подозвал блок-фюрера.
– Что он вылупил на нас свои зенки? – спросил Цирайс, указав на узника. – Разве свинья может поднять глаза на солнце?
Оказалось, что заключенный хорошо знал по-немецки. Услышав слова штандартенфюрера, он вспыхнул.
– Я не свинья, а капитан Советских Военно-Воздушных Сил,- с достоинством ответил бывший летчик.
Шеф концлагеря не сказал ни слова, а только махнул рукой в сторону ротенфюрера. Тот сбежал с трибуны, вытащил из кобуры свой парабеллум, подошел к летчику и заорал: – Руссише швайн, швайн, швайн…[Швайн – свинья] Запомни это навсегда. Причем после каждого слова «швайн» он наносил по одному удару пистолетом по лицу, а когда глаза, щеки, рот и нос избиваемого превратились в сплошное кровавое месиво, он приставил пистолет к. его виску и прошипел:
– На колени, ублюдок! Проси извинения у господ офицеров!
Летчик с ненавистью посмотрел на него своими заплывшими глазами.
– Предпочитаю умереть стоя,- возразил он. – Стреляй, сволочь!
Раздался выстрел, и количество трупов в штабеле увеличилось еще на одну единицу.
Случай с бывшим летчиком уничтожил у заключенных последние надежды на всевозможное облегчение своего положения. В то же время этот инцидент возбудил любопытство у зрителей на трибуне. Одни из них делали какие-то пометки в своих блокнотах, другие окружили коменданта лагеря и забросали его вопросами. Цирайс постарался удовлетворить их любопытство.
– Я уже говорил вам о том, что в этом блоке содержатся только приговоренные к смерти. Причем все приговоры давно вступили в законную силу, и мы могли бы избавиться от них в любое время. Но, как видите, мы этого не делаем, а, не жалея сил и средств, стараемся продлить их жизни хотя бы еще на несколько дней.
– Почему? – с недоумением спросил группенфюрер.
– В самом деле, неужели вы хотите перевоспитать их? – спросил один из бригаденфюреров.
– Может быть, ждете, когда они покаются? – высказал предположение другой бригаденфюрер.
– Не то и не другое,- отрицательно покачал головой Цирайс. – Они не поддаются перевоспитанию, не собираются раскаиваться, смерти не страшатся, а, наоборот, сами просят, расстрелять побыстрее. Скорая смерть для них – это не зло, а благо. Вина их перед нами настолько велика, что даже самая медленная и мучительная казнь не может доставить нам полного удовлетворения. Прежде чем убить, мы должны убедить их в том, что они не люди, а обыкновенные скоты. На это направлены все наши действия, и мы своего добьемся.
– Каким образом? – задал вопрос один Из присутствующих. – Война пожирает наши лучшие кадры. Людей не хватает. И у вас, конечно, их нет. Как вы выходите из положения?
– В помощь эсэсовцам из среды заключенных выдвигаем способных людей. Такая практика вполне оправдала себя. Во-первых, они заменяют немцев которые нужнее на фронте. Во-вторых, своими действиями они причиняют другим заключенным не только физическую, но и моральную боль. Как говорится, своя палка всегда бьет больнее. А как она бьет, вы увидите после перерыва…