— Вы меня не так поняли, господин Астахов, — вздохнул Планк. — Водки мне не жалко, она нам ничего не стоит. Жалко мне вашего здоровья. Зачем вы губите себя?
Соколов, разумеется, был абсолютно трезв. Водку, которую ему доставляли по приказанию шефа, он выливал в раковину, а чтобы сохранить за собой дурную славу пьяницы, перед выходом из своей комнаты прополаскивал рот водкой или коньяком, а также натирал глаза, отчего они становились красными, как у хронических алкоголиков.
— А зачем мне беречь здоровье? Когда наступит час расплаты, на здоровье не посмотрят, все равно повесят или расстреляют.
— О чем вы говорите? — насторожился шеф.
— Красная Армия продвигается. И значит, близится мой конец. Водка мне помогает забыть об этом.
— Выходит, Советскую власть вы ненавидите так же, как и мы.
— Нет, я ненавижу ее больше, чем вы, — сказал Соколов, не моргнув глазом.
— Положим, вы преувеличиваете. Как говорится, нельзя быть роялистом больше, чем сам король, — недоверчиво посмотрел на собеседника Планк.
Соколов сделал вид, что не понял:
— Не знаю, какой там из королей играл на рояле, но зато твердо знаю, что Советскую власть можно ненавидеть больше, чем любой король…
Планк усмехнулся:
— Я хотел сказать, что больше немцев нельзя ненавидеть Советы…
— Вы счастливее нас. Если Красная Армия подойдет к вашим границам, Германия может заключить мир. При этом Советское правительство в качестве одного из условий, несомненно, потребует от вас интернирования и выдачи всей армии генерала Власова. Вот тогда нам и придет каюк. А пока есть время, надо брать от жизни все, что она может дать. Я довольствуюсь водкой и беру ее столько сколько мне надо.
«А ведь он прав, — подумал Планк. — В случае заключения мира наше правительство, конечно, передаст власовцев и других изменников своему народу. Поэтому у них есть все основания опасаться победы большевиков. Этим обстоятельством нам следует непременно воспользоваться».
— Есть и другой выход, — сказал он.
— Какой? — живо заинтересовался Соколов.
— Усилить борьбу, остановить продвижение Красной Армии и тем самым дать нашему командованию возможность отмобилизовать еще пару сотен дивизий и двинуть их против Советов. Тогда не исключено, что Красная Армия откатится снова до Волги, а может быть, и дальше, за Урал.
— Да, это было бы неплохо! — согласился Соколов. — Но вопрос заключается в том, как остановить продвижение красных?
— Об этом думают лучшие умы Европы, и кое-что уже придумано. Я не открою вам секрета, если скажу, что поляки русских боятся, больше, чем немцев. Более того, они ненавидят их, как своих извечных врагов. Нам следует разжечь эту ненависть еще больше, чтобы, в результате вторжения русских войск на территорию Польши, в тылу у них разгорелась партизанская война. Тогда не выдержав двойного удара с фронта и с тыла, большевики, несомненно, откатятся назад. Обстановка сейчас накалена до предела. Стоит поднести зажженную спичку, и пороховой погреб взлетит на воздух.
— Это было бы замечательно. Но кто зажжет эту спичку?
— Мы с вами.
— Мы? — удивился Соколов. — Поясните, я не понимаю.
— Я уже говорил, что большинство поляков ненавидит русских. Чтобы эту ненависть превратить в открытую войну, необходим сильный толчок. Таким толчком могла бы послужить массовая резня поляков, учиненная советскими партизанами. Для этого следовало бы натравить партизан на жителей какой-нибудь деревни, скажем, к примеру, на крестьян соседнего села Бохеньки… Об этом мы тут же оповестили бы весь мир.
Полковник ждал, что собеседник горячо поддержит его план и тут же попросит разрешения лично участвовать в провокации. Однако Соколов оставался спокойным.
— Не выйдет! — коротко резюмировал он.
— Что не выйдет? — подозрительно покосился на него полковник.
— Не удастся нам натравить советских партизан на крестьян. Я знаю по своему опыту, а он у меня не малый, что коммунисты так забили голову партизанам своими идеями братства и дружбы между народами, что их никогда не заставишь убивать поляков только за то, что они поляки. Устроить же резню крестьян — просто абсурд, ибо большинство партизан — это те же крестьяне!
Подобные мысли иногда посещали и самого Планка, поэтому поколебать его уверенность было не так уж трудно. Слова Соколова расстроили его. Он помрачнел, глаза его потухли.
— Неужели вы считаете наш план неосуществимым? — тихо спросил он.
— Почему же? Его можно осуществить, но за дело надо взяться иначе, как говорится, с другого конца.