Они подошли к пассажирскому самолету, поднялись по трапу. Командир экипажа, коренастый подполковник, указал на три свободных кресла с правой стороны.
— Занимайте любое, — предложил он. — Полет будет сложным. Будьте готовы к любым неожиданностям.
Турханов сел, посмотрел на своих спутников. Они были в шинелях из зеленого английского сукна. На голове — конфедератки с четырехугольным верхом. Занятые своими мыслями, они не обратили внимания на Турханова, одетого в кожаное пальто без погон. Ему самому тоже не хотелось привлекать к себе внимания. Но помешал оперативный дежурный.
— До скорого свидания, товарищ полковник! — сказал он на прощанье. Счастливого пути!
Услышав это, все три иностранца разом обернулись к Турханову, а старший из них, немолодой офицер, даже представился.
— Поручик Дубовский, — сказал он, отдав честь. — Командир десанта.
— Рад познакомиться. Турханов, — сухо представился полковник.
— Значит, вместе будем бить фашиста?
Владимир Александрович не верил в судьбу, в приметы и прочие знамения, зато твердо верил в свою способность правильно оценить человека по первому впечатлению. В этом отношении чутье никогда его не обманывало. Дубовский сразу не понравился ему. «От такого субъекта добра не жди», — подумал он. Поэтому на замечание поручика ответил только неопределенным жестом.
Между тем загудели моторы, и самолет, слегка покачиваясь и подпрыгивая на неровностях взлетной дорожки, побежал вперед, а потом плавно оторвался от земли. Набирая высоту, сделал круг над городком, а когда стрелка альтиметра дошла до отметки «3000», лег на заданный курс. Турханов посмотрел вниз. Вся видимая поверхность земли была покрыта геометрическими фигурами различного цвета, размера и формы. Невооруженным глазом трудно было определить, что это за фигуры, но полковник знал, что там были поля, леса, луга и водоемы. Казалось, что самолет висит в воздухе совсем неподвижно. Но это была иллюзия: на самом деле он летел со скоростью триста километров в час.
Погода с самого утра ничего хорошего не обещала. Дул довольно сильный ветер, в сводках синоптиков обычно называемый умеренным. Облачность хотя и не была сплошной, но солнце показывалось редко. С наступлением вечера видимость резко ухудшилась. Впрочем, экипаж самолета продолжал выполнять свою работу. Это успокоило полковника. Он посмотрел в сторону поляков. Поручик сидел прямой как палка. Серые глаза его ничего не выражали. Казалось, он был озабочен лишь одним — продемонстрировать свое превосходство над окружающими. Рядом с ним сидел подофицер в звании плютунового. Это был молодой человек с одутловатым лицом. Приближение момента, когда он ступит на родную землю, очевидно, не вызывало в нем никаких эмоций: он был поглощен едой. Ломтики хлеба, намазанные сливочным маслом, исчезали у него во рту один за другим, словно проваливались в бездонную яму. Третий поляк сидел отдельно. Это был совсем молодой солдат. Сначала Турханов даже принял его за подростка, а потом, приглядевшись повнимательнее, понял, что это девушка в военной форме. Ее красивые глаза были устремлены куда-то вдаль; тонкие пальцы нервно перебирали ремни.
Мерное покачивание на воздушных волнах и монотонный гул моторов располагали либо ко сну, либо к воспоминаниям. Турханов погрузился в прошлое. Услужливая память воскрешала один образ за другим, припомнились события давних дней. Мысленно он встретился с родными, со знакомыми: многие из них пали смертью храбрых на поле битвы…
Незаметно прошел час. На небе зажглись звезды.
— Пане поручик! Пане поручик! — неожиданно закричал плютуновый. Посмотрите, что наделала наша Ева со своей прической!
Полковник обернулся к полякам. Девушка сняла конфедератку и вертела ее в руке.
— Ба-а! — удивился поручик. — Где же твои знаменитые золотые косы, которыми так восхищалась вся дивизия?
— Отрезала, — ответила девушка. — Говорят, швабы вешают пленных партизанок за косы.
— Дура ты, Ева, ей-богу, дура! — громко засмеялся плютуновый. — Женщин они вешают и за другое место.
— За какое? — спросила девушка, не поняв издевки.
— За шею, например, — ответил подофицер.
— Или за ноги, — добавил поручик. — Помню, в тридцать девятом году у нас в Люблине одна патриотка пырнула ножом немца-насильника, когда тот попытался ее раздеть. Эсэсовца отправили в госпиталь, а девушку все ж таки раздели и повесили на площади вверх ногами.
— Швабы, они — большие шутники. Была в нашей деревне учительница. Считалась красной. Пришли фашисты и вот что сделали с ней…